Начало
Людмила Зайонц,
выпускница Тартуского университета 1984 г.,
старший научный сотрудник Института мировой культуры МГУ
Тарту дорог как город утрат / вступ.: Елена Мельникова-Григорьева; авторы текстов: Ян Левченко, Людмила Зайонц, Игорь Журьяри; иллюстратор: Мария Гнездилова // Плуг. — 2012. — 23 апреля.
URL: http://plug.ee/2012/04/tartu-dorog-kak-gorod-utrat/
Наш театр давно превратился в миф. Я никогда о нем не писала, хорошо это понимая. Мифы живут своей жизнью, у них свое измерение и своя химия, внедряться в которые бессмысленно. И уж тем более, физически, пером. Боги смеются. Также я всегда знала, что в этом участвует моя память, как и еще чья-то, и каждому из нас она дорога в том самом, выстраданном, искажающим реальность изводе. Космос не знает личного достояния, здесь оно — надежда и опора. В этом смысле все, что со мной произошло в Тарту 30 лет назад, для меня не миф, а живая, до сих пор пульсирующая и осязаемая реальность. Неожиданностью стало то, что, согласившись дать «материал о ТЭСТе» [1], а в моем случае это уже «мемуары» (никогда не тянуло к этому жанру), я обнаружила, что мною движет обыкновенное старческое чувство — сентиментальность, сопротивляться которому нет никакого желания. Поняла попутно и его природу: выпуская воспоминания из себя, ты оказываешься не снаружи, а внутри них, внутри того времени и пространства, в котором близкие тебе люди были живы и здоровы. Можно ли отказаться от такой иллюзии?
О том, как появился ТЭСТ, моя память сложилась примерно так.
В Тарту было три дома, где о нем невозможно было говорить спокойно, как бы ни начинали. Первый — дом ЛИПСов [2], второй — Лотманов на Бурденко, третий, немного позже — дом Нечволодовых. С каждым связана своя история, отдельный сюжет. Но начинать надо с первого, ему театр обязан своей жизнью. Рождался он, как должно, в муках. Доходило до скандалов, до смертельных обид, которые благополучно потом растворялись в классической примирительной формуле Павла Семеновича «все и так, и не так». Это остужало и нас — поборников «оригинальности» и свободы самовыражения, и Мадам (теперь говорю, обожаемую нашу Мадам), движимую мощным земным инстинктом давать жизнь задуманному во что бы то ни стало (то, что это дар, не каждому отпущенный, я, как водится, поняла, сильно повзрослев). Но не это было главным. Вся моя жизнь в их доме, где смешивалось все, как в настоящем театре, но никогда не было притворства, теперь вспоминается как непрерывное веселье. Уж не знаю, что витало в воздухе, но так, как мне (неизбежно!) случалось смеяться там, больше мне, честно пыталась вспомнить, редко где приходилось. Здесь достаточно было утренней овсянки от Павла Семеновича, чтобы уже за кухонным столом дойти до состояния полного недержания от хохота. Как и отчего это накатывало, непонятно, никто никого смешить не собирался. Но теперь мне понятно другое: наверное, ничего этого не было бы, если б не случился театр. Веха для многих из нас (общее место в мемориях). Для меня он радикальным образом переформатировал плотно сбитое тартуское пространство, а точнее, децентрализовал его. И появился воздух, а с ним — свобода жеста и реакции (потому что вдруг запульсировала «периферия» и в ней — своя жизнь). С Тарту стало легко. А потом весело.
Исторической справедливости ради напомню, что истинным виновником событий следует считать Павла Семеновича. Все случилось в конце моего первого курса, весной 1979. В Тарту приехал на гастроли студенческий театр Таллинского политехнического института. Показывали пьесу о Франсуа Вийоне, в труппе были одни мальчики! Все вместе произвело сильное впечатление. Настолько сильное, что моя тогдашняя однокомнатница и подруга Лариса Сластенова, человек трезвый и дальновидный, как только опустился занавес, произнесла: «Нам нужно то же самое, иначе загнемся». Дальнейший план был таков: мы сейчас подходим к Юрию Михайловичу (благо члены кафедры были в зале) и предлагаем ему возглавить наш будущий театр. Кафедралы тогда делились для нас на тех, кто был нам знаком (по лекциям) и на тех, кого мы знали только в лицо. Юрий Михайлович всем нам был знаком а priori и, в силу его артистического темперамента, как нам казалось, подходил на эту роль больше других. Но что-то все же останавливало, и было принято новое решение — предварительно вопрос «провентилировать». Из знакомых преподавателей ближе всех к нам в тот судьбоносный час оказался Павел Семенович Рейфман, сидевший в соседнем ряду. Он выслушал нас очень внимательно (выражение лица тогда казалось нам абсолютно серьезным), идею поддержал, заметив, что наше предложение Юрия Михайловича, наверняка, заинтересует и уж точно ему польстит, но, скорее всего, он будет вынужден отказаться, поскольку сейчас слишком занят. Впрочем, он, Павел Семенович, кажется, знает, кто мог бы согласиться заняться театром и у кого даже есть некоторый опыт. Названное имя никаких ассоциаций не вызвало (курс зарубежки [3] был впереди, а матримониальная составляющая этой протекции была опущена), но рекомендациям Павла Семеновича мы последовали. При встрече Л.И. Вольперт, не дослушав до конца заготовленную нами речь, уверенно кивнула и убежденно произнесла: «Лопе де Вега. Собака на сене». Стало ясно, что мосты сожжены. [4]
Осенью того же года Пяльсони [5] уже гудело. Разгорались страсти вокруг предполагаемого состава труппы и выбора пьесы. Пьеса, собственно, и определила бы этот состав. Лопе де Вега, разумеется, даже не обсуждался. Активное лобби, уже вкусившее от древа познания в просеминаре Зары Григорьевны, выступало за «Приключения» М. Цветаевой. Противоположное — тоже за «яркую пьесу», пусть не такую «гениальную», но в которой чуть больше, чем два персонажа. Однако перед нашим руководителем, как вскоре выяснилось, стояла стратегическая задача иного масштаба: занять непременно всех, кто придет в театр, держась при этом проверенных временем классических образцов. (По прошествии девяти месяцев, Тарту смог оценить продуктивность этой, тогда казавшейся безумной, затеи). Когда же стало ясно, что творить придется самим, Лариса Ильинична и «продавила» Мольера — сценки из его комедий, которые мы должны были связать интермедиями собственного производства. Это была горячая пора, отвлекшая от насущного даже старшекурсников. Той осенью на наших нескончаемых, но уже буксующих дебатах появился Игорь Немировский [6], походил, послушал и предложил «прошить» Мольера историями о том, как мы ставили Мольера. Думаю, до этого момента театр для многих оставался фантомом, но тут он обрел форму. Плоть наращивали уже общими усилиями. В заключительной сцене спектакля «Мы играем Мольера», премьера которого состоялась 24 апреля 1980 г., Алик Ферман [7] взволновано произносил эту, знаковую для всех нас, фразу: «Театр не миф — театр начинается!»
Но — немного назад. С появлением художественного руководителя, пусть даже у еще не собранной труппы, все изменилось радикально. Процесс пошел так, что вскоре не осталось практически ни одного человека в окружении ЛИ, кого бы она не вовлекла в орбиту и нужды театра — от деканата филфака и администрации театра «Ванемуйне» до Псковского пединститута (где помнили и ее, и созданный ею студенческий театр, и «Собаку на сене»). Всколыхнулась даже кафедра общественных наук, в стенах которой мы обрели одного из самых первых и верных наших поклонников — Леонида Наумовича Столовича [8], торжественно впоследствии посвященного в «жрецы Талии». Не простаивали и органы местной печати. Помню, как мы со Сластеновой буквально онемели, увидев в очередном выпуске «ТГУ» исходящий, надо было понимать, от нас с нею, призыв к горожанам (нашла и его): «В МУКАХ РОЖДАЮЩИЙСЯ. Студенческий театр (благополучное рождение которого еще под некоторым сомнением) обращается ко всем доброжелателям, ко всем любителям драматического искусства, ко всем явным и тайным поклонникам Мельпомены с призывом о помощи и активной поддержке. Нам требуются — и весьма настоятельно — артисты мужского пола на различные амплуа, от любовников до комических старух, а также руководящие работники (они же и подчиненные) на роли электриков-осветителей, художников-оформителей и режиссеров по звуковым эффектам. Оплата по соглашению. Обращаться в студ. общежитие № 3 (Пяльсони № 14), комн. 436 к Люде Зайонц и Ларисе Сластеновой. Несмотря на шутливую форму нашего объявления, намерения у нас самые серьезные» (ТГУ, 1980, № 1 (85), 7 марта). Это был фирменный слить ЛИ. К нему надо было приспосабливаться, но именно он в дальнейшем многократно окупил и оправдал себя в самые трудные для театра времена.
Родной кафедре, кафедре русской литературы, отводилась особая роль — вдохновлять и поддерживать своим присутствием актеров, в основном — средне успевающих филологов (впрочем, приятно разбавленных студентами с более земными специальностями). И, конечно, тут же к процессу был подключен Юрий Михайлович Лотман, в качестве главного «эксперта» и «консультанта». Не помню случая, чтобы Консультант пропустил премьеру, отказал в консультации или экспертной оценке, не выслушал художественного руководителя ТЭСТа, в какой бы час тот к нему ни «заскочил». Павел Семенович не ошибся: затея с театром Юрия Михайловича взволновала. И эта история богата своими обертонами. Здесь допустимо небольшое отступление в область собственной «театральной» биографии.
Вся эта бурная жизнь совпала для меня с занятиями в семинаре Юрия Михайловича и последующими научными штудиями под его руководством. Диплом я печатала на старом Ундервуде ЛИПСов в кабинете Павла Семеновича, так сказать, без отрыва от производства — шли репетиции спектакля «Триптих для двоих», где у меня была небольшая роль «хозяйки Чапы» — одинокой женщины с одинокой собакой (обещала научному руководителю дипломный год без подмостков, но не получилось: партнером был Игорь Журьяри-Осипов [9], репетировали тайно). К театру и к увлеченности им Юрий Михайлович как будто немного ревновал (несколько поколений актрис ТЭСТа выбирали его семинар), но мне помнится другое — его щедрость и неизменная готовность к со-участию (не путать с сотворчеством, на которое его не раз пыталась вызвать Лариса Ильинична). В «Мольере» у меня была роль Агнессы из «Школы жен». Премьера. На мне изумительное платье рококо из «Ванемуйне», в руках очень удачный реквизит в виде овальной пластмассовой и хорошо видной из зала белой шкатулки, которую надо было продемонстрировать на реплику: «Какую мне поднес шкатулку из эбена!». В первом ряду прямо передо мной сидели Юрий Михайлович и Борис Михайлович Гаспаров, которые на этих словах чуть не встали с кресел. На первом же занятии просеминара Юрий Михайлович спросил: «А что это в спектакле было у вас в руках?» — Я: «Шкатулка. Из эбена». — «Эбен, ангел мой, это, некоторым образом, черное дерево». Так изменилось наше отношение к реквизиту. Спустя два года в пьесе У.Сарояна «Эй, кто-нибудь!» мне доверили сыграть особу легкого поведения. Это был пятиминутный эпизод, без слов. После спектакля Юрий Михайлович в деталях разобрал мой «образ»: прическу, макияж, платье, походку, стиль — все это было отвергнуто. То, что было предложено взамен, по каждому пункту, переворачивало сцену, делая молчащую героиню ее главной интригой. В эпизодическом персонаже, сказал он, должен быть «нерв и биография». Этот эпизод изменил многое в моем отношении к самой себе. Что касается моего последнего — преддипломного — персонажа, то незаметная «хозяйка Чапы» никого не побеспокоила вплоть до премьеры. За что, видимо, и была вознаграждена в день оной поздравительной открыткой от научного руководителя:
Неся диплом очертелый в лапах,
Но не теряя чапьих чар,
Желаю Чапе быстрее дочапать…
Чуждый чарам чёрный Дакар.
На открытке была репродукция картины Сурикова «Переход Суворова через Альпы».
ТЭСТ — еще одна тартуская сага, которая, в полном соответствии с жанром, была историей большой семьи: ее взлетов и падений, любви и ревности, бракосочетаний (7 пар, 14 судеб), потерь, разочарований и обретений. Настоящая большая жизнь.
Моему старшему сыну сейчас 25. Ровно двадцать шесть лет назад я познакомилась в Тарту с его будущим отцом, по привычке присматриваясь к зашедшим на Пяльсони молодым людям как к дефицитному в театре контингенту. Очередной день рождения младшего отметили недавно, 27 марта, в Международный День театра.
____________
Примечания:
[1] ТЭСТ — Тартуский экспериментальный студенческий театр.
[2] ЛИПС — аббревиатура супружеской пары — Ларисы Ильиничны Вольперт и Павла Семеновича Рейфмана, профессоров Тартуского университета.
[3] Л.И. Вольперт читала на филологическом факультете курс истории зарубежной литературы.
[4] Хотя история и памятная (особенно любил вспоминать ее ПС), мне захотелось все же уточнить даты. Я просмотрела сохранившиеся у меня выпуски газеты «ТГУ» и наткнулась на статью Олега Кастанди «Несколько лиц "Франсуа Вийона"», о которой даже не знала: «Тартуский зритель, — сообщал автор, — видел "Вийона" три года назад. Что произвело, по рассказам старожилов, неизгладимое впечатление на тартуских студентов. Этот спектакль стал чуть ли не решающим толчком в создании собственного студенческого театра ТГУ. Так что театр ТПИ в определенном смысле стал "крестным отцом»" нашего театра» (ТГУ, 1982, № 3 (108), 19 марта).
[5] Общежитие филологов на ул. Пяльсони, 14.
[6] Филолог, тогда студент IV курса.
[7] Аркадий Ферман, студент физического отделения ТГУ, один из ведущих актеров ТЭСТа.
[8] Профессор кафедры общественных наук ТГУ, д. филос. н.
[9] «Премьер» ТЭСТа.