Андрей Немзер. Смертью не все кончается
памяти П. С. Рейфмана
Андрей Немзер. Смертью не все кончается // Московские новости. — 2012. – 20 янв.
То же: http://www.ruthenia.ru/nemzer/rejfman.html
Время от времени меня спрашивают: «Почему ты опять едешь в Тарту? Ведь со смертью Лотмана (1993) там все кончилось...» Стараясь не злиться, отвечаю, что слова Проперция «смертью не все кончается» (памятные по эпиграфу к батюшковской «Тени друга») прямо относятся к тартуской кафедре русской литературы. Что высокий университетский дух, единящий историко-филологическую науку и воспитание чувств, новаторский поиск и сбережение традиции, точность и дерзость, академическую иерархию и веселую вольность, открытость миру и сердечную верность русским началам, дышит именно там. Что кафедра остается лотмановской. Что там работают мои учителя и друзья (включая совсем молодых, формально у Лотмана не учившихся). Что и в 70-х мы — студенты из Москвы, Ленинграда, Харькова, Еревана и т.д. — рвались в Тарту не только ради встреч с Юрием Михайловичем. То есть в первый раз ехали, конечно, за этим (слава есть слава), но хватало одного конференционного заседания, чтобы уразуметь, где наша истинная школа.
«Детские» доклады — неумелые, завиральные, разом наглые и робкие — слушала вся кафедра. Не только частные замечания (практически по каждому выступлению), но само доброжелательное и требовательное внимание к школярским экзерсисам приобщало нас к миру свободной и конфликтной мысли. Все, о чем мы думали, оказывалось сложнее и многомернее, чем в самых лучших ученых книжках. Не «семиотике» и «структурализму» учились мы в Тарту, не только профессиональных навыков набирались (хотя это было еще как важно). Учились думать, слушать, осваивать (пусть не всегда полностью соглашаясь) чужие суждения. В том числе едкие, совсем не модные, возвращающие на грешную землю, разрушающие наши «грандиозные» воздушные замки.
И тут был особенно важен голос профессора Павла Семеновича Рейфмана. Его вежливая и неуклонно твердая интонация. Снайперская точность вопросов. Улыбчивое недоверие к пышным химерам и дежурным ссылкам на авторитеты. Ощутимая в каждой реплике любовь к «материалу», «конкретным» (любимое слово Павла Семеновича) фактам русской истории и литературы. Знание и вкус, которые оказывались весомее наспех схваченной «методологии». Никаким «структуралистом» Рейфман не был (хотя, разумеется, превосходно знал, что это такое). Его научные интересы (прежде всего публицистика, критика, общественная мысль середины XIX века, Салтыков-Щедрин, Чернышевский, славянофильская журналистика) были далеки от моды. Что не мешало ему быть истинным университетским профессором (не по должности-званию, а по стати и сути). Он был незаменимым и неповторимым членом кафедры, верным другом своих друзей, наставником своих (чужих в Тарту не бывает!) учеников. И остается сейчас. Когда его не стало. За две недели до 89-летия. За полтора месяца до международного конгресса, которым будет отмечено 90-летие Лотмана.
Лотман и Рейфман совсем не походили друг на друга. (Не только работали, но и великолепно острили они по-разному; даже заикались — этот «антилекторский» недуг был присущ обоим блестящим преподавателям — каждый в своей манере.) Но их сотрудничество и дружбу (не исключавшую споров и размолвок, иногда резких) нельзя счесть случайностью. Общими были почва и судьба питерских интеллигентов, на чью юность выпала Великая Отечественная. Лотман попал в армию до войны, Рейфман в 41-м добровольцем пошел в то «плохо подготовленное, плохо обученное и вооруженное» народное ополчение, что «большей частью погибло вокруг Ленинграда». Цитирую мемуарный очерк Павла Семеновича «Дела давно минувших дней» (1998). Там же сказано, что вернувшийся после победы в родной город Лотман «оказался не нужным Ленинградскому университету, Ленинграду и нужным Эстонии, Тартускому учительскому институту, а затем университету». Судьба самого Павла Семеновича была такой же — только по пути в Тарту он сделал остановку во Пскове, где началась его преподавательская работа. Почти уверен, что, говоря о Лотмане (и о себе), Рейфман отсылал к горьким строкам Бориса Слуцкого (как многие фронтовики, П.С. этого поэта любил):
Когда мы вернулись с войны,
Я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,
От несовершенной вины,
Я понял: иные, другие,
Совсем не такие нужны.
Они — ненужные, неукоснительно исполнявшие свой долг и на фронте, и в советском чаду, сохранявшие до конца солдатские мужество, упорство, трезвость, недоверие к красивым словам и усмешливую надежду на лучшее — и были самыми нужными. Их жизненным трудом совершалось медленное и тяжелое распрямление России. Они учили нас (не наставлениями, не общими суждениями, а самим своим присутствием) свободе, достоинству, порядочности, ответственности. Не их вина, если мы (за редким исключением) оказались слабы в коленках.
Павел Семенович Рейфман погребен на том же тартуском кладбище, где обрели покой другие «кафедралы» — Юрий Михайлович Лотман, Зара Григорьевна Минц, Валерий Иванович Беззубов. Кафедра русской литературы — их и Рейфмана кафедра — остается собой.
Проститься с Павлом Семеновичем и попросить у него прощения я могу лишь заочно. Визы нет.