П.С. Рейфман

Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Архив сайта

Главная ЧАСТЬ I. Рoссийская цензура Глава 7

 

Текст настоящей главы публикуется под библиографической редакцией Н.В.Градобоевой (2016 г.)

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛУХАЯ ПОРА ЛИСТОПАДА

 

«Глухая пора листопада». Воцарение Александра III. Характеристика его, его родных. Приближенные нового царя: Победоносцев, Толстой, Катков, князь Мещерский. Феоктистов — глава цензурного ведомства. Временные правила 1882 г. Массовые преследования журналов и газет. Расправа с «Отечественными записками». Обзор оппозиционной и консервативной периодической печати.

 

— Нужно, голубчик, погодить!

Разумеется, я удивился. С тех самых пор, как я себя помню, я только и делаю, что гожу <…>

 

— <…> А ты так умей собой овладеть, что, ежели сказано тебе «погоди!», так ты годи везде, на всяком месте, да от всего сердца, да со всею готовностью — вот как! даже когда один с cамим собой находишься — и тогда годи! Только тогда и почувствуется у тебя настоящая культурная выдержка!

(М. Е. Салтыков-Щедрин[1])

 

В те годы дальние, глухие,

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простер совиные крыла,

И не было ни дня, ни ночи

А только — тень огромных крыл…

(Александр Блок[2])

 

«Глухая пора листопада» — название романа Юрия Давыдова о событиях истории России последних десятилетий XIX века. Это название вполне соответствует содержанию седьмой главы.

 

1 марта 1881 г. народовольцы, после нескольких неудачных покушений, убили императора Александра II. Реакция, которая стала отчетливо заметна в последние годы его правления, еще более усилилась при его преемнике — Александре III[3]. Он стал наследником престола в апреле 1865 г., после того, как от скоротечной болезни скончался его старший брат Николай Александрович, который всем своим воспитанием и образованием подготавливался как будущий царь[4]. Александр Александрович, к моменту, когда он неожиданно для всех стал наследником, совершенно не был к этому готов ни по своему довольно скромному образованию, ни по прирожденным качествам, свойствам ума и характера. По воспоминаниям наставников[5], Александр не отличался широтой интересов или склонностью к наукам, впрочем, как и другие его братья[6]; исключение составлял умерший Николай[7]. Того же мнения придерживались и родственники. Уже после воцарения Александра III, его дядя, великий князь Константин Николаевич признавал полную неподготовленность нового царя к престолу, видя причину в том, что он и его брат Владимир «в детстве и юношестве были предоставлены почти исключительно самим себе»[8]. Пока он был только одним из великих князей, это мало кого заботило. Иное дело — наследник трона. С 1865 г. его взялись усиленно просвещать историки, правоведы, экономисты[9], подготавливая к новой роли. Однако 20-летний Александр был уже сложившимся человеком: отсутствие в нем задатков государственного деятеля исправлению не поддавалось, а новое положение наследника, требовавшее его присутствия на многих официальных мероприятиях, оставляло мало времени для обучения.

 

В Александре с детских лет были заметна негибкость, статичность мышления, которую многие называли упрямством. Или, по выражению хорошо знавшего его В. П. Мещерского[10], «он не подчинялся, так сказать, силе окружающей жизни, не моделировал себя по ней»[11]. Человек заурядный, тугодум, не только не проявлявший успехов в науках, но даже не слишком грамотный. Отчасти это компенсировалось трудолюбием, усидчивостью, старательностью и сообразительностью, которую сам он называл «смекалкою»[12]. Но в целом, охота и военное дело привлекали его больше, чем занятия науками, необходимыми для управления государством. Характерны и его предпочтения в чтении: царю очень нравились романы Болеслава Маркевича[13], самого вульгарного толка, но он не понимал Льва Толстого, не знал Тургенева, не говоря уже о Чернышевском[14]. Прочитав в показаниях одного арестованного, что героями его юношеских лет были Лопухов и Базаров, Александр III написал на полях: «Кто это?»[15].

 

Его нельзя назвать «глупым», однако малообразованность, ограниченность примитивного ума, способного мыслить только прямолинейно, привели к таким же политическим взглядам нового царя. Сторонник триединой формулы Уварова «православие, самодержавие, народность», он во многом возвращался к духу царствования Николая I, по многим вопросам отвергая относительно либеральную политику собственного отца. Ретроградные взгляды Александра III притягивали к нему людей того же толка. «Прославившийся» во времена подавления польских волнений М. Н. Муравьёв («Вешатель») был для него лучшим авторитетом[16] еще тогда, когда Александр был наследником. Не скрывал он и своих антисемитских[17] взглядов, возникших как следствие ортодоксально-упрощенного понимания евангельских текстов: «В глубине души я всегда рад, когда бьют евреев», — заявил как-то Александр III варшавскому генерал-губернатору Гурко[18]. «Если судьба их [евреев] печальна, то она предначертана Евангелием», — написал император на ходатайстве 1890 г. об улучшении положения евреев в России. В дневнике государственного секретаря А. А. Половцова[19] записано: «Дурново передает мне, что государь питает особенную ненависть к евреям», и в другом месте о том, что император питает к евреям «такую ожесточенную ненависть»[20].

 

Он не был ленив, старался вникнуть в суть читаемых им бумаг, отличался завидным трудолюбием, посвящал ежедневно много времени занятиям государственными делами, нередко ложась спать не ранее часа – двух ночи. И при этом не всегда мог разобраться в сложных вопросах, особенно когда высказывались два разных мнения, одно из которых ему предлагалось утвердить. Когда в 1883 г. А. А. Половцова назначали государственным секретарем, ему сказали, что одна из его обязанностей — «писать для государя самые краткие извлечения из посылаемых ему меморий. Это составляет секрет и заведено лишь при нынешнем государе для облегчения его в многочисленных его занятиях»[21]. Прочитав такие «подсказки», император уничтожал их, не желая, чтобы кто-то знал об их существовании[22]. Зайончковский приводит мнение начальника Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистова об оценке потомками решений Александра III: «…общее впечатление будет, конечно, таково, что нередко случалось ему высказывать очень здравые мысли, а наряду с ними такие, которые поражали чисто детской наивностью и простодушием»[23]. Исследователь добавляет от себя: «Эта характеристика в целом правильна: “простодушие и детская наивность” в большей мере характеризовали императора, нежели “здравые мысли”»[24]. Можно бы добавить еще: такая характеристика не самая худшая при оценке обычного человека, но когда речь идет об императоре, неограниченном властителе огромной страны, она совсем не украшает.

 

В противовес этому, многие отмечали положительные человеческие качества Александра III, имевшего, по выражению С. Ю. Витте, «пусть и небольшой ум рассудка», но зато «громадный, выдающийся ум сердца»[25]. Он был цельной личностью, имел твердые принципы и убеждения, имел прямой и открытый характер, что привлекало к нему людей. Император вел довольно скромный образ жизни, был хорошим семьянином, он был трудолюбив, верен данному слову, не терпел лжи. Любил выпить, но без оргий, втихомолку, с начальником личной охраны генералом П. А. Черевиным[26], его собутыльником. Тот вспоминал, что напившись, император развлекался весьма своеобразно: «Ляжет на спину на пол и болтает руками и ногами. И, кто мимо идет из мужчин, в особенности детей, норовит поймать за ногу и повалить»[27]. Когда в конце 1880-х гг. Александру III, из-за болезни почек, медики запретили пить, Черевин таскал ему коньяк в плоских фляжках, спрятанных в сапогах с особыми голенищами, тайком от царицы. Черевин рассказывал: «Царица подле нас, мы сидим смирнехонько, играем[28], как паиньки. Отошла она подальше — мы переглянемся — раз, два, три! — вытащим фляжки, пососем и опять как ни в чем не бывало… Ужасно ему эта забава нравилась… Вроде игры… И называлось это у нас „голь на выдумки хитра“… Раз, два, три… Хитра голь, Черевин? — Хитра, Ваше величество… Раз, два, три! — и сосем». К концу вечера — «глядь, его величество уже опять изволит барахтаться на спинке и лапками болтает и визжит от удовольствия»[29].

 

Его жена, императрица Мария Фёдоровна, урожденная датская принцесса София-Фредерика-Дагмара (1847–1928), была женщиной неумной, достаточно легкомысленной, но при этом обладала сильным характером и имела значительное влияние на мужа. Вероятно, с ней связана германофобия царя. По настоянию императрицы был снят с поста председатель Государственного совета, великий князь Константин Николаевич (дядя царя), сторонник либеральных преобразований. Вместо него назначен его младший брат, Михаил Николаевич — «замечательно глупый председатель Государственного совета», по выражению Е. М. Феоктистова[30]. Жена Наполеона III, французская императрица Евгения, после встречи с Михаилом Николаевичем (в то время наместником на Кавказе) говорила: «Но это же не человек, это лошадь»[31]. Начальник Верховной распорядительной комиссии с особыми полномочиями граф М. Т. Лорис-Меликов[32] отзывался о нем так: «Эгоист, завистливый и фальшивый <…> боязлив и робок, как заяц, не только на поле брани, но и в мирное время <…> Все вышесказанные недостатки князя маскируются для публики весьма благообразными наружными формами великого князя и вежливым мягким обращением со всеми. Не доверяя собственным способностям и будучи неучем, он охотно подчиняется влиянию всех окружающих его лиц и, таким образом, является слепым исполнителем желаний и указаний жены своей <…> докладчиков своих, адъютантов и прочее»[33].

 

По выражению Зайончковского, без преувеличения можно сказать, что представители дома Романовых периода царствования Александра III «не отличались наличием интеллекта, проводя свою жизнь между казармой и рестораном»[34]. Младший брат царя, Алексей Николаевич, назначенный генерал-адмиралом — распутный человек, большую часть времени отдававший не флоту, а кутежам, амурным похождениям и игре в карты. Для всего этого нужны были деньги. Актрисе балета, любовнице великого князя, зрители Михайловского театра устроили скандал в ноябре 1904 г., крича по поводу ее бриллиантов: «Это на тебе наши крейсеры и броненосцы висят»[35]. На Алексее в значительной степени лежит ответственность за поражение русского флота в начале ХХ века, во время русско-японской войны. Другой брат царя, Сергей Николаевич, в 1880-е гг. командовал лейб-гвардии Преображенским полком, активно содействуя распространению в нем противоестественного разврата. В начале 1890-х гг. был назначен генерал-губернатором Москвы, где получил широкую возможность реализовать свои примитивные реакционно-шовинистические воззрения. Великий князь Владимир считался из детей Александра II более умным. Он командовал гвардейским корпусом, но свою энергию тратил преимущественно на развлечения и обжорство. Половцов, его близкий друг, дает ему далеко не лестную характеристику: «Владимир — умный, сердечный, добрый, более других образованный <…> с самого детства был склонен к лени, рассеянности, обжорству»[36]. И лишь два великих князя (дяди царя), Константин Константинович и Николай Михайлович, составляли исключение в этом «высокоблагородном семействе». Первый — поэт, переводчик, драматург, знаток музыки. Второй серьезно занимался историей и археологией, автор ряда исследований по истории России первой четверти XIX в. Никакого участия в государственной деятельности они не принимали.

 

Наиболее близкими Александру III людьми являлись четыре человека: М. Н. Катков, граф Д. А. Толстой, К. П. Победоносцев и князь В. П. Мещерский. Этот «квартет» соответствовал духу и настроениям императора и в значительной степени определял направление политического курса. Первые трое составляли своеобразный триумвират, четвертый держался особняком. Единство триумвирата тоже было весьма условно. Феоктистов, близко стоящий к этим людям, писал: «Мнимый союз трех названных лиц напоминал басню о лебеде, щуке и раке. Относительно основных принципов они были более или менее согласны между собой, но из этого не следует, чтобы они могли действовать сообща. М. Н. Катков кипятился, выходил из себя, доказывал, что недостаточно отказаться от вредных экспериментов и обуздать партию, которой хотелось бы изменить весь политический строй России, что необходимо проявить энергию, не сидеть, сложа руки; он был непримиримым врагом застоя, и ум его непрестанно работал над вопросом, каким образом можно было бы вывести Россию на благотворный путь развития. Граф Толстой недоумевал, с чего же начать, как повести дело; он был бы и рад совершить что-нибудь в добром направлении, но это что-нибудь представлялось ему в весьма неясных очертаниях; что касается Победоносцева, то, оставаясь верным самому себе, он только вздыхал, сетовал и поднимал руки к небу <…> Не удивительно, что колесница под управлением таких возниц подвигалась вперед очень туго»[37]. Да и близких личных отношений между ними не было. Что касается князя Мещерского, то он держался в тени, пытаясь воздействовать на царя преимущественно при помощи переписки, посылая ему отрывки из своих дневников и письма[38].

 

Остановимся кратко на каждом из них. Катков — одна из главных фигур царствования Александра III — представитель «старой гвардии». Самый старший по возрасту (родился в 1818 г.) четырех. Начал журнальную и университетскую деятельность уже в 1840-х гг., во времена Белинского. В начале 1860-х гг. резко меняет направление, переходит в лагерь реакции. После покушения Каракозова на царя Александра II положение Каткова укрепляется, его могущество заметно усиливается[39]. Но подлинным апогеем для него, пиком его авторитета является время правления Александра III. Высокого административного поста Катков не занимал, однако его газета «Московские ведомости» имела огромное влияние. В ней разрабатывались проекты внешней и внутренней политики. В 1885 г. в издаваемом им журнале «Русский вестник» Катков печатает статью А. Д. Пазухина[40] «Современное состояние России и сословный вопрос» — подробную программу контрреформ. Вскоре, не без помощи Каткова, Пазухин становится правителем канцелярии Министерства внутренних дел, важной фигурой подготовки контрреформ. Катков иногда вызывал гнев царя, особенно за выступления в области внешней политики, но в целом пользовался почти безусловной поддержкой императора. На Страстной бульвар (где находилась редакция «Московских ведомостей»), на поклон к Каткову, приезжали видные государственные деятели, министры. Он определял иногда судьбу последних. Вместе с Победоносцевым, в начале 1880-х гг. Катков вел борьбу с министром просвещения А. П. Николаи, препятствовавшим пересмотру относительно либерального университетского устава 1863 г. В ход были пущены письма к царю, свидания с ним. В итоге Николаи отправлен в отставку; на его место назначен ставленник Каткова И. Д. Делянов[41], в результате чего вскоре, в 1884 г., был принят новый университетский устав. Катков ведет травлю[42] министра финансов Н. Х. Бунге и министра иностранных дел Н. К. Гирса, министра юстиции Д. Н. Набокова и сменившего его Н. А. Манасеина[43]. Имея во всех высших государственных инстанциях своих протеже, он нередко печатает в «Московских ведомостях» известия, которые не мог знать ни один из журналистов. Он становится поистине всесильным. В конце 1886 г. Половцов пишет в своем дневнике: «рядом с законным государевым правительством создавалась какая-то новая, почти правительственная сила в лице редактора “Московских ведомостей”, который окружен многочисленными пособниками на высших ступенях управления, как Делянов, Островский, Победоносцев, Вышнеградский, Пазухин. Весь этот двор собирается у Каткова <…> открыто толкует о необходимости заменить такого-то министра таким-то лицом, в том или ином вопросе следовать такой или иной политике, словом, нахально издает свои веления, печатает осуждения или похвалу и в конце концов достигает своих целей»[44]. По словам Б. Н. Чичерина, Катков в конце своего журналистского поприща отбросил всякие нравственные требования, литературные приличия; он приучил русских писателей и русскую публику «к бесстыдной лжи, к площадной брани», «явил развращающий пример журналиста, который, злоупотребляя своим образованием[45] и талантом, посредством наглости и лести достигает невиданного успеха. И этот успех обратил он в орудие личных своих целей»[46].

 

В состав «триумвирата» входит и Д. А. Толстой, тесно связанный с Катковым. О нем тоже шла речь в предыдущей главе. В 1865 г., при Александре II, он был назначен обер-прокурором Синода (при совершенной индифферентности к делам веры и невежественности в таких элементарных вопросах, как знание евангельских текстов). После покушения Д. Каракозова, оставаясь обер-прокурором Синода, он становится министром просвещения, не без поддержки Каткова. Поклонник последнего, по его совету, Толстой ориентируется на систему «классического образования» (древние языки, математика, противопоставляемые естественным наукам и современной литературе). Жесткий, надменный, часто с крайне неумелыми приемами, он вооружил против себя и учивших, и учившихся, и их родителей. Он сумел завоевать дружную ненависть всех слоев общества, от радикальных и демократических до сановно-бюрократических. Б. Н. Чичерин, хорошо знавший Толстого, писал о нем так: «Он был создан для того, чтобы служить орудием реакции: человек не глупый, с твердым характером, но бюрократ до мозга костей, узкий и упорный, не видавший ничего, кроме петербургских сфер, ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей, а вместе доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение»[47].

 

После убийства Александра II Толстой, по настоянию Лорис-Меликова, уволен с обеих должностей. Но уже с 1882 г. он стал министром внутренних дел и шефом жандармов, и оставался в этих должностях до 1889 г.. С 1882 г. Толстой еще и президент Академии наук. Он не имеет никакой позитивной программы, но твердо убежден, что реформы, проведенные при Александре II, были ошибкой. Вдохновитель и организатор всех реакционных мер этой эпохи, «злой гений России». План действий, составленный в 1885 г. правителем его канцелярии, реакционным дворянским деятелем А. Д. Пазухиным, ставленником Каткова, предусматривал широкую программу контрреформ в интересах реакционного дворянства, и только смерть Толстого помешала этот план осуществить. Он умер весной 1889 г. 25 апреля Александр III заносит в свою памятную книжку: «Скончался бедный гр. Толстой. Страшная потеря! Грустно!»[48].

 

Одним из наиболее близких императору лиц, особенно в 1880-е гг., был К. П. Победоносцев. В 1880 г. его назначили, по настоянию наследника (т. е. будущего императора Александра III), обер-прокурором Синода, и этот пост он занимал четверть века. Победоносцев получил солидное образование в Училище правоведения. С 1860 по 1865 гг. был профессором Московского университета (кафедра гражданского права), затем работал в министерстве юстиции. В 1868 г. он сенатор, в 1872 г. — член Государственного cовета. Им написан четырехтомный курс гражданского права, ряд историко-юридических исследований. Уже в 1860-е гг. Победоносцев стал близок к императорской семье, преподавая великим князям законоведение. Тогда, в начале 1860-х гг., он восторженно приветствовал отмену крепостного права, участвовал в разработке судебных уставов 1864 г., ратовал за гласное судопроизводство. Но позднее его взгляды сильно изменились: он стал крайним реакционером, сторонником неограниченного самодержавия, поборником сохранения дворянских привилегий, врагом европейских форм общественной жизни. В личности Победоносцева большой, острый и тонкий ум, широкое образование сочетались с узостью суждений, нетерпимостью, мракобесием. В нем жило презрение к человечеству и человеку. По мнению Победоносцева, человек настолько плох, что единственная возможность держать его крепко в руках — не давать ему рассуждать. Особенно сильной была его ненависть к интеллигенции как источнику всякого инакомыслия и инаковерия: «Государство признает одно вероисповедание из числа всех истинным вероисповеданием и одну церковь исключительно поддерживает и покровительствует, к предосуждению всех остальных церквей и вероисповеданий. Это предосуждение означает вообще, что все остальные церкви не признаются истинными или вполне истинными»[49]. Только ортодоксальное православие имеет право на существование, отношение к другим верованиям на практике имеет разные оттенки — от непризнания и осуждения до преследования. Победоносцев вдохновляет и проводит в жизнь политику крайнего национализма. Пример ее, непримиримого преследования иноверцев — Мултанское дело, о котором писал В. Г. Короленко (10 удмуртов были обвинены в ритуальном убийстве)[50].

 

В начале царствования Александра III Победоносцев является его наставником[51]. Близость между ним и царем возникла еще в те времена, когда будущий император был наследником. Особенно окрепла она во второй половине 1870-х гг. Победоносцев посылает Александру письма, дает советы. С первых же дней вступления нового царя на престол Победоносцев поучает его, становится его ближайшим политическим советником, своего рода ментором, учителем. По его рекомендации назначают и увольняют правительственных сановников[52]. Он вмешивается во все дела и кажется всевластным. Под его огромным влиянием проходит подготовка университетского устава 1884 г. Зловещая тень Победоносцева как бы покрывает всю Россию. В поэме «Возмездие» А. Блок пишет об его «совиных крылах» (см. эпиграф). С середины 1880-х гг. влияние Победоносцева начинает постепенно уменьшаться. Мы еще вернемся к этой фигуре, когда речь пойдет об отношениях властей и печати.

 

Как мы уже упоминали, несколько особняком в «квартете» лиц, особенно приближенных к императору, стоит князь В. П. Мещерский. Он был редактором журнала «Гражданин», автором памфлетных романов из великосветской жизни. Нахал, подхалим, доносчик, сплетник, развратник («мужеложец») и т. п. Даже единомышленники отзывались о нем с брезгливостью. Феоктистов писал о нем: «Негодяй, наглец, человек без совести и убеждений, он прикидывался ревностным патриотом, — хлесткие фразы о преданности церкви и престолу не сходили у него с языка, но всех порядочных людей тошнило от его разглагольствований, искренности коих никто не хотел и не мог верить»[53].

 

Сближение Мещерского с Александром III относится еще к 1860-м гг., когда будущему императору было всего 17 лет. Они очень дружны (в письмах Мещерский называет Александра просто по имени и отчеству). Будучи еще великим князем, Александр ухаживал за родственницей Мещерского[54]. Разрыв отношений произошел во второй половине 1860-х гг. (Феоктистов утверждает, что Мещерский проворовался[55]), но позже они опять восстанавливаются. В 1871 г. Мещерский, видимо, выклянчил у Александра деньги на издание журнала «Гражданин», имея нахальство поучать его, как передать деньги, не привлекая всеобщего внимания[56]. После воцарения Александра близость отношений сохраняется, но они не афишируются, становятся конспиративными. Мещерский регулярно посылает императору свои письма в форме дневника, главным назначением которых было доводить до сведения императора льстивые похвалы ему. В то же время дневник использовался как средство для доносов, не только на своих недругов, но и на ближайших единомышленников. Здесь и утверждение, что великий князь Владимир Александрович и его жена слишком привержены к прибалтийским немцам, и сообщение о неблаговидном поведении Победоносцева в деле об опеке над имуществом фон Дервиза, и обвинение покойного Каткова в связях «с жидами» и т. п.[57] Победоносцев (до ссоры с Мещерским в 1887 г.) был время посредником в передаче писем. Самого Александра III немало раздражала назойливость князя, его нахальное поведение. Они были очень разные натуры. По мнению Зайончковского, царю «полностью импонировали политические взгляды редактора „Гражданина“. И именно это, несмотря на то, что многое из нравственных качеств Мещерского не могло не отталкивать от него Александра III, сближало их»[58]. Эти взгляды «представляли собою квинтэссенцию реакционности». Мещерский — убежденный сторонник розог. Он обличает тех, кто отрицает их полезность и необходимость. По его словам, бесспорная истина, ощущаемая народом, «Это сознание нужды розог <…> Куда ни пойдешь, везде в народе один вопль: секите, секите, а в ответ на это власть имущие в России говорят: все, кроме розог. И в результате этого противоречия: страшная распущенность, разрушение авторитета отца в семье, пьянство, преступления <…> ничего народ не боится, кроме розог: где секут, там есть порядок, там пьянства гораздо меньше, там сын отца боится, там больше благосостояния»[59]. Такую мораль проповедовал мужеложец и распутник. И она нравилась императору[60].

 

Второй «конек» князь Мещерского — борьба с просвещением, которое, по его мнению, приносит решительный вред. Мещерский предлагает закрыть большую часть гимназий (оставить лишь одну на две губернии), резко увеличить плату за обучение (в 10–15 раз). На деньги, полученные от уничтожения 150 гимназий, учредить профессиональные и ремесленные школы. Университеты постепенно свести к норме 500–800 человек, оставив на каждом курсе максимум 50 студентов каждой специальности. Им же предлагались отмена стипендий, резкое повышение платы за обучение в университетах. Допускалось оставить пансион для немногих неимущих, которые будут жить на казарменном положении.[61] Этот проект, видимо, тоже не вызывал возражений царя. За всю историю России только Бутурлин предлагал нечто подобное, но даже у него речь не шла о гимназиях. В заключение можно сказать: каков царь, такие и его ближайшие сподвижники. При недостатке знаний и способностей, Александр III не был готов довериться профессионалам, способным решать сложные государственные задачи. Он искал людей, которым можно было бы довериться абсолютно, которые не ставили бы его перед трудным выбором в многообразии мнений, взглядов и их аргументации. Личность царя ярко проявлялась в его политике: там, где его человеческие качества и убеждения были достаточны для достижения политических целей, его политика была успешной. Но там, где требовались дальновидность, разносторонность, компромиссность, гибкость ума, она была обречена на провал, в том числе, в исторической перспективе[62]. Программа царствования Александра III — это программа дворянской реакции, что проявилось уже в манифесте 29 апреля 1881 г., ориентированном на укрепление самодержавия.

 

Политическим ответом Александра III на убийство отца стал отказ от ряда либеральных проектов, разрабатывавшихся и внедрявшихся при поддержке Александра II, в том числе, мер, призванных расширить права печати. В последние месяцы царствования Александра II, в 1880 и начале 1881 г., возникли новые периодические издания либерального направления (газеты «Земство», «Страна», «Одесский листок», «Гласность», «Порядок», «Улей»; журналы «Русская мысль», «Земская школа», «Новое обозрение»)[63]. Оживлению прессы способствовало и сокращение репрессий против нее[64]. Осенью 1880 г. под председательством П. А. Валуева было собрано Особое совещание, для пересмотра существующих уголовных законов о печати. Основной целью задуманной реформы была передача надзора за прессой органам юстиции, устранение административных органов от вмешательства в дела печати. На заседание 5 ноября были приглашены семь представителей столичной прессы: М. М. Стасюлевич, А. А. Краевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, Н. П. Гиляров-Платонов, А. С. Суворин, В. А. Полетика и В. В. Комаров. Стасюлевич выступил с речью, в которой утверждал, что только закон и суд должны определять отношения печати и цензуры. После совещания Валуев записал в дневнике: «…при данных условиях полная свобода печати предрешена. Остается изыскивать способы сделать ее по возможности менее вредной»[65]. Особое совещание вынесло решение о создании комиссии по пересмотру (в сторону дополнения) преследований по делам печати. Предполагался переход от смешанной системы наказаний (административных и судебных) к более строгим, но исключительно судебным карательным мерам[66]. Проект новых правил о печати был окончательно обсужден Особым совещанием только 28 февраля 1881 г. и потерял свою актуальность уже на следующий день, 1 марта, после событий которого никто к проекту не возвращался[67].

 

М. Е. Салтыков-Щедрин в самом начале обсуждения проекта скептически оценивал перспективы обещанных нововведений: «Знаю, что есть проект о написании нового устава книгопечатания,с устранением административного произвола и заменой его отдачей под суд. Все газеты и журналы по этому поводу ликуют, а в том числе и “Отеч<ественные> зап<иски>”; но я лично так думаю: до сих пор я еще не сиживал в кутузке, а в будущем — не знаю. Сдается, что не миновать. Как слышно, судить будут в кассационном деп<артамен>те Сената, где сидят люди солидные и к неудобствам кутузки равнодушные. Вы, однако ж, размыслите: каково в перспективе, на старости лет, видеть кутузку?»[68].

 

Исследователь П. А. Зайончковский в книге «Российское самодержавие в конце XIX столетия», подробно излагая события периода 1880-х — начала 1890-х гг., называет весь этот период — «политическая реакция»[69]. Остановимся на том, как этот политический курс проявлялся в отношениях прессы и администрации.

 

Сразу после воцарения Александра III, на первом же заседании Совета министров, 8 марта 1881 г., видные сановники С. Г. Строганов, П. А. Валуев, К. П. Победоносцев стали призывать к новым ограничениям печати. Валуев, например, считал, что «злоупотребления печатным словом могут иметь гибельные последствия для государства». Победоносцев называл журналистику «самой ужасной говорильней, которая во все концы необъятной русской земли, на тысячи и десятки тысяч верст, разносит хулу и порицание на власть, посевает между людьми мирными и честными семена раздора и неудовольствия, разжигает страсти, побуждает только к самым вопиющим беззакониям»[70]. Подобные же мнения высказывает один из лидеров либерального лагеря, профессор Московского университета Б. Н. Чичерин в статье «Задачи нового царствования»[71]: «Свобода печати, главным образом, периодической, которая одна имеет политическое значение, необходима там, где есть политическая жизнь; без последней она превращается в пустую болтовню, которая умственно развращает общество <…> В России периодическая печать в огромном большинстве своих представителей явилась элементом разлагающим; она принесла русскому обществу не свет, а тьму»[72].

 

Уже в 1881 г. министр внутренних дел Н. П. Игнатьев разработал проект нового закона о печати, учитывая вышеприведенные высказывания. Сменивший его весной 1882 г. Д. А. Толстой в августе этого же года представил в Комитет министров Временные правила о печати, в основе которых лежал проект Игнатьева. 27 августа Временные правила утверждены царем. Они существенно меняли к худшему положение печати[73], усиливали цензурный гнет, во многом, по сути, возрождали предварительную цензуру, давали фактически право министру внутренних дел прекращать издания и пр. Пункт первый этих правил гласил, что редакции повременных изданий, выходящих не менее раза в неделю и вызвавших третье предостережение, обязываются после срока приостановки представлять в Цензурный комитет номера газет не позднее 11 часов вечера до выхода их в свет; это ставило редакторов в крайне трудные условия: они должны были проходить предварительную цензуру, а кроме того заканчивать подготовку номера к 10 часам вечера, в то время, как другие издания могли включать материалы, полученные позже. Цензурным органам, в случаях обнаружения «значительного вреда» от распространения такого издания, дано право приостанавливать его выход в свет, не возбуждая судебного преследования. Второй пункт обязывал редакции газет и журналов, выходящих без предварительной цензуры, сообщать по требованию министерства внутренних дел имена авторов тех или иных статей (это требование было и в прежние времена, но часто не соблюдалось; «Временные правила» как бы подтверждали его, усиливая ответственность за нарушение). В третьем пункте сообщалось о создании Совещания (Верховной комиссии по печати), в которое входили министры внутренних дел, народного просвещения, юстиции, обер-прокурор Синода, а также руководитель ведомства, подавшего иск. Совещание четырех министров должно было решать вопрос о совершенном прекращении или о приостановке повременных изданий «без определения срока ее, с воспрещением редакторам и издателям оных быть впоследствии редакторами или издателями каких-либо других периодических изданий»[74]. Все это сильно увеличивало возможность действовать на печать чисто административным путем, вне суда, по произволу властей. Один из популярных журналистов того времени, К. К. Арсеньев, говоря о сущности «Временных правил», отмечал, что «они останавливают мысль в самом ее зародыше, искажают, обрезывают или совершенно подавляют ее выражение, понижают общий уровень печати <…> усиливают влияние мнений, процветающих во мраке, опирающихся на молчание»[75].

 

1 января 1883 г. начальником Главного управления по делам печати назначен Е. М. Феоктистов[76]. В 1850-е гг. он занимался педагогической деятельностью, был сотрудником тогда либерального «Русского вестника», редактировал «Русскую речь» — тоже не консервативное издание. Был близок к И. С. Тургеневу, В. П. Боткину. В начале 1860-х гг. он сближается с либеральной бюрократией: А. В. Головниным, Д. А. Милютиным, поступает на службу в министерство народного просвещения, принимает участие в подготовке цензурного устава 1865 г. Активно печатается в газете «Русский инвалид» — умеренно-либеральном издании военного министерства, вернее его главы, Милютина. Затем становится другом Каткова и вместе с ним эволюционирует вправо. В одном из писем М. Е. Салтыков-Щедрин отзывался так: «Несомненно, что Ф[еоктистов] есть холоп Каткова»[77]. С начала 1870-х гг. происходит сближение Феоктистова с Д. Толстым, К. Победоносцевым и другими «сильными мира сего». Назначение Феоктистова начальником Главного управления по делам печати воспринято обществом как усиление реакции в области цензуры. Сыграло в назначении, видимо, роль и то, что жена Феоктистова, Софья Александровна (Феоктистиха, как ее называли) находилась «в более чем дружеских отношениях» с министром государственных имуществ М. Н. Островским. Поэт Д. Д. Минаев отозвался на новое назначение Феоктистова четверостишием:

 

Островский Феоктистову

На то рога и дал,

Чтоб ими он неистово

Писателей бодал[78].

 

Начинается новый этап цензурной политики, связанный со значительным усилением цензурных гонений. Исследователь П. А. Зайончковский приводит оценку Феоктистова в сборнике В. Михневича «Наши знакомые : Фельетонный словарь современника»[79]: «Правление г. Феоктистова ознаменовалось важными и решительными мерами в охранительном духе: известная часть журналистики так называемого „либерального направления“ потерпела крушение; контрабандная междустрочная словесность, с успехом провозившаяся прежде через цензурную таможню, ныне подвергнутая тщательному досмотру, пресечена; столь процветавший еще недавно эзоповский язык вовсе изъят из обращения на печатных листах. Вообще, нужно отдать справедливость, никогда еще наша цензура не стояла в такой степени на высоте своего призвания, никогда она не была так проницательна, столь бдительна и строга, как под руководством г. Феоктистова»[80]. Похвала ироническая, но отражающая реальное положение дел.

 

Существенную роль в этом изменении играл Победоносцев, постоянно вмешивавшийся в дела печати, оказывавший на Феоктистова большое влияние. В первый день назначения того начальником Главного управления Победоносцев направляет ему записку, в которой предлагает закрыть газету «Русский курьер»: «”Курьер” достаточно уже выказал себя. Зачем церемониться с этой мерзостью. Я того мнения, что следовало бы немедля вовсе закрыть эту лавочку»[81]. Вскоре Победоносцев обращает внимание Феоктистова на сообщение в газете «Голос» о «Московском телеграфе». В последнем должен быть напечатан новый «философский труд» Л. Н. Толстого[82]. «Эти философские труды полоумного гр. Толстого известно к чему клонятся, — замечает Победоносцев. — Посему не лишним почитаю обратить Ваше внимание на означенное заявление»[83]. В архиве Феоктистова сохранилось 79 записок Победоносцева. Почти все они касаются вопросов прессы, ее ограничения.

 

Победоносцев придавал периодике большое значение. Он каждый день начинал с чтения большого количества газет, в том числе мало влиятельных, не значительных. Феоктистов удивлялся, как у Победоносцева хватает времени читать не только наиболее распространенные, но и самые ничтожные газеты, не только передовые статьи, заметки, но даже объявления; непрерывно он указывал на распущенность печати, требовал более энергичных мер против нее[84]. Влиял на Феоктистова и Катков, которого начальник Главного управления чрезвычайно почитал (это отразилось и в воспоминаниях Феоктистова). Феоктистов относился к Каткову как услужливый приказчик к хозяину. Он постоянно информировал Каткова не только о делах цензурного ведомства, но и обо всем, происходящем в правительственных сферах[85]. Полный контакт был у Феоктистова и с министром внутренних дел Толстым: «Лично я не могу жаловаться на графа Толстого. Он предоставил мне полную свободу, одобрял все меры, которые я считал необходимыми, во всем соглашался со мной; он был видимо доволен, что нашелся человек, который поставил себе задачей действовать твердо и последовательно»[86]. Иногда Феоктистов оказывал даже давление на Толстого, чтобы «вырвать у него согласие на решительную меру»[87].

 

Борьбу правительства с литературой, периодикой можно разделить на два вида: ограничение круга вопросов, тем, о которых разрешалось писать, и непосредственные преследования конкретных изданий[88]. Уже 28 мая 1881 г. выходит циркуляр, предлагающий печати воздерживаться от сообщений, касающихся земских и думских постановлений, отчетов о заседаниях этих учреждений и пр., без разрешения на то властей. В 1885 г., в связи с избранием петербургского городского головы, запрещены статьи о лицах, которые будут предложены кандидатами. Особенно сильно власти ограничивали освещение правительственной, государственной деятельности. В марте 1884 г. объявлено, что можно печатать сведения только о тех правительственных действиях, его мероприятиях, которые уже обнародованы надлежащим ведомством в официальных изданиях. Запрещались и многие известия о правительственных лицах. В апреле 1885 г. разослан циркуляр, запрещающий, в первую очередь в сатирических журналах, заметки о разных высокопоставленных особах, особенно с приведением фамилий.

 

Ограничивается публикация материалов по аграрному, крестьянскому вопросу: о переселенцах, отношениях крестьян с землевладельцами, о переделах земли и пр. Запрещено упоминание о 25-летии отмены крепостного права. В ночь на 19 февраля 1886 г. газеты получили распоряжение: ни одной статьи, ни одного слова о крестьянской реформе. Ряд газет поместили в этот день в знак протеста подчеркнуто неактуальный материал (статьи о джутовых мешках), а «Русские ведомости» вообще не вышли. Когда один из иностранцев спросил, почему сегодня нет этой газеты, ему ответили: «Сегодня газета молчанием чествует двадцатипятилетие освобождения крестьян»[89].

 

С 1890-х гг. запрещены статьи по «рабочему вопросу»: о стачках, положении рабочих, рабочих волнениях и т. д. Запрещение материалов о жизни учебных заведений, особенно высших (беспорядков Казанском университете и пр.) Все это разрешено публиковать только после официальных сообщений и сообразуясь с ними. В Главном управлении по делам печати создавалось огромное количество различных запрещающих циркуляров[90], ограничивающих возможности освещения прессой актуальных вопросов жизни страны.

 

В атмосфере усиления реакции после убийства Александра II правительство решило расправиться с неугодными изданиями, пресечь всякое инакомыслие. Феоктистов в отчете за 1882–1891 гг. писал о введении новых Временных правил (27 августа 1882 г.): «Печальное положение нашей печати, к которому она пришла в конце 70-х годов благодаря представленной первоначально ей свободе и снисходительному отношению к ней власти, вызвало необходимость ограничения этой свободы и иного, более строгого отношения к ней со стороны правительства»[91]. За 1880–1894 гг. на периодические издания было наложено 202 взыскания, вынесено 62 предостережения, 69 раз запрещалась розничная продажа, 15 раз запрещалась публикация частных объявлений (последние две меры имели экономическое воздействие)[92]. При этом наблюдается постепенное снижение числа запретов[93]. Уменьшение количества взысканий свидетельствовало не о постепенном смягчении политики правительства, а о том, что особо «вредные» издания были в первое пятилетие запрещены или приведены к повиновению. Возобновленные после временного прекращения (приостановки) издания проверялись предварительной цензурой, пресекающей всякое подобие либерализма. За годы правления Александра III было прекращено 8 изданий (журнал «Отечественные записки», газеты «Здоровье», «Московский телеграф», «Заря», «Сибирская газета», «Светоч», «Дроэба», «Фаланга»[94]). Прекратили свое существование в результате цензурных преследований 8 изданий, главным образом поставленных под предварительную цензуру (газеты «Голос», «Восток», «Русский курьер», «Русское дело», «Порядок», «Страна», «Эхо», «Газета Гатцука»)[95].

 

Уже в первый год прихода к власти Феоктистова (1883), прекращено издание трех либеральных газет: «Московского телеграфа», «Голоса» и «Страны». Остановимся на «Московском телеграфе» — ежедневной газете умеренно-либерального толка, выходившей в 1881–1883 гг.[96] Придирки к ней начались с первого года ее издания; весной 1881 г. в порядке административного взыскания газете была запрещена розничная продажа; в 1882 г. на нее обрушился поток взысканий: четыре предостережения, запрещение розничной продажи, временная приостановка[97]. Принятые меры, по мнению министра внутренних дел, должны были привести к прекращению газеты: «“Телеграфу“, — пишет Толстой Победоносцеву, — запрещена розничная продажа, что для него почти равносильно уничтожению»[98]. Однако «Московский телеграф» после приостановки, с ноября 1882 г. продолжал выходить. 13 января 1883 г. во всеподданнейшем докладе Толстой сообщал, что «Московский телеграф» «продолжает держаться вредного направления»[99]. На скорейшем закрытии неугодной газеты особенно настаивал Победоносцев.12 марта 1883 г. он писал Феоктистову: «Пора бы уже приняться за „Московский телеграф“. От графа Толстого я слышал, что будет на первой неделе. А вот и вторая кончается»[100]. Феоктистов на следующий же день ответил, что «в настоящее время составляется записка о “Московском телеграфе”. Послезавтра она будет послана к графу Толстому, который на основании ее возбудит вопрос об означенной газете»[101]. Через несколько дней Д. А. Толстой представил царю доклад, в котором сказано, что «Московский телеграф» «принадлежит к числу наиболее вредных изданий»; «этот орган <…> изображал в самом ненавистном свете теперешнее положение дел».19 марта 1883 г. решением Совещания четырех министров «Московский телеграф» был запрещен (всего вышло 76 номеров). Феоктистов в официальной записке писал: «Если вообще, за весьма немногими исключениями, печать наша отнюдь не отличается благонамеренностью и старалась лишь создавать затруднения правительству среди тревожных обстоятельств последнего времени, то два ее органа преимущественно перед всеми другими обращали на себя внимание своими вредными тенденциями и дерзостью своего тона. Оба они — “Московский телеграф” и “Русский курьер” — издаются в Москве»[102].

 

В 1883 г. произошла расправа с ежедневной петербургской газетой «Голос», издаваемой и редактируемой А. А. Краевским[103]. Она возникла в 1863 г. как официозное издание, негласно получала субсидию от министерства народного просвещения; видела свою задачу в том, чтобы «оказывать поддержку правительству в его преобразовательной деятельности». Газета отражала довольно умеренную позицию либеральной бюрократии. В то же время Краевский, в борьбе за подписчиков, стремясь не потерять авторитет в обществе, время от времени печатал в «Голосе» материалы, вызывавшие недовольство властей. Делал это он весьма успешно. В 1863 г. газета имела 4 тысяч подписчиков, в 1877 г. — более 22 тысяч. И число их продолжало расти. С 1871 г. компаньоном и соредактором Краевского становится либеральный историк В. А. Бильбасов. Он редактирует газету в 1870-е – в начале 1880-х гг., заметно изменив ее направление, от охранительного до умеренно оппозиционного. Пропагандируя постепенность и реформы, газета выступает в защиту свободной торговли, всеобщего школьного образования, отвергает классическую систему — детище Каткова. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. «Голос» разоблачает злоупотребления и казнокрадство в армии. Не столь уж прогрессивная позиция, но для властей этого было достаточно. «Голос» подвергался многократным цензурным взысканиям в виде предостережений, приостановок и запрещений розничной продажи. Общее число их с 1865 г. достигло 46, из них за последние два с небольшим года — 12[104]. Благодаря своим широким связям в правительственных сферах газета получала много неофициальной информации и не стеснялась публиковать ее, вызывая недовольство властей. Особенно нетерпимо относились к «Голосу» Победоносцев и Толстой. По словам Феоктистова, Толстой не мог спокойно говорить о «Голосе», «ему все казалось, что „Голос“ служит органом какой-то чрезвычайно сильной партии и что если нанести ему удар, то чуть ли не произойдет бунт»[105]. Поэтому министр внутренних дел до поры остерегался применить решительные действия против «Голоса», кроме прочего опасаясь, что «враги его будут утверждать, что он руководился чувством личной мести»[106]. Таким образом, инициатива репрессий против «Голоса» принадлежала не Толстому, а лично Феоктистову.

 

В феврале 1883 г. «Голосу» было объявлено третье предупреждение. Во всеподданнейшем докладе по поводу предупреждения о направлении «Голоса» говорилось, что газета «неоднократно подвергавшаяся карательным мерам, продолжала и до последнего времени держаться вредного направления, выражавшегося как в суждениях ее о существующем государственном строе, так и в подборе и неверном освещении фактов <…> очевидно рассчитывая породить смуту в умах»[107]. Предлагалась очередная репрессия против «Голоса». Прочитав доклад, Александр III согласился с предложением, написав с присущей ему грубостью: «И по делом [sic!] этому скоту»[108]. Поскольку, на основании временных правил 1882 г., приостановленные издания при возобновлении должны были подвергаться предварительной цензуре и, следовательно, не могли снабжать читателей свежей информацией, Краевский прекратил издание газеты.

 

Вообще о состоянии печати, о лицах, стоящих во главе того или другого издания, Александр III имел довольно смутные представления. Только через восемь лет после прекращения «Голоса» император узнал, что историк Бильбасов был его редактором. Как рассказывает в дневнике Феоктистов, в начале 1890-х гг. Александр III отреагировал на доклад о запрещении книги Бильбасова про Екатерину II[109] следующей репликой: «К сожалению, я не знал, что Бильбасов тот самый скот, который вместе с Краевским издавал „Голос“»[110]. Столько лет прошло, а словарь императора остался прежним. И образ мыслей не изменился.

 

Наряду с получением третьего предупреждения «Голос» был приостановлен на шесть месяцев и подчинен предварительной цензуре (первое применение «Временных правил» 27 августа 1882 г.). В начале августа 1883 г., к концу срока приостановки «Голоса», Главное управление по делам печати сообщило редакции, что «каждый номер газеты независимо от экземпляров, доставляемых в Цензурный комитет, должен быть представлен цензору в четырех экземплярах не позже 11 часов вечера накануне выпуска в свет»[111]. Это ставило редакцию в крайне трудные условия. Дальнейшее существование «Голоса» становилось невозможным, поэтому после истечения срока запрещения газета не возобновилась, В августе 1883 г. было официально объявлено об ее прекращении. Катков решил воспользоваться удачной оказией, купить право издания «Голоса» и сделать его петербургским филиалом «Московских ведомостей». По этому поводу он писал Феоктистову: «При всей гнусности своей благодаря интригам „Голос“ стал большой силой, и было бы, конечно, хорошо овладеть этой силой и направить ее иначе»[112]. Феоктистов поддержал предложение. С ним согласился и Толстой, писавший в августе 1883 г. Феоктистову: «Я вполне разделяю Ваш взгляд, что в случае благонамеренности новой редакции этой газеты следует быть к ней снисходительным и не держаться строго правил»[113]. Все же сделка не состоялось, и в 1883 г. издание «Голоса» прекратилось.

 

В том же году перестала выходить политическая и литературная газета «Страна» — своеобразное издание, сочетавшее либеральные и монархические идеи, выходившее в 1880–1883 г. в Петербурге (издатель-редактор Л. А. Полонский). Оно ориентировалось на царствование Александра II, публикуя всяческие похвалы ему и его реформам. Задача интеллигенции, по мнению редакции, «изучать народ, соединять умы общества, идущего вразброд»[114]. В то же время, отмечая необходимость реформ, улучшений, газета ратовала за пресечение революционного движения в стране. Такая смесь либеральных и консервативно-монархических идей могла показаться властям недозволенной оппозицией. К этому, видимо, добавлялось ощущение, что подчеркнутые похвалы Александру II содержат противопоставление его Александру III. В 1881 г. газета получила два предостережения: 16 января за статью о необходимости помиловать Чернышевского, 4 марта — за статью об убийстве Александра II. В январе 1883 г. «Страна» получила третье предостережение, была приостановлена на четыре месяца, подчинена предварительной цензуре и уже не возобновлялась. В докладе о ней царю Толстой писал: «Газета “Страна”, несмотря на объявленные ей два предостережения и воспрещение розничной продажи <…> продолжала упорно держаться усвоенного ею вредного направления, выражающегося в систематическом стремлении безусловно осуждать все действия и распоряжения правительства и представлять общее положение дел в нашем отечестве в самом безотрадном виде». Направление газеты, по словам Толстого, особенно наглядно выразилось в передовой статье новогоднего номера за 1883 г., «в которой с непозволительной дерзостью заявляется об отсутствии в сферах управляющих “искренности” и “сколько-нибудь рациональных, приведенных в систему идей”»[115].

 

В следующем, 1884 г. произошла расправа с «Отечественными записками» — самая серьезная из цензурных расправ 1880-х гг. После запрещения в 1866 г. «Современника», «Отечественные записки» продолжили его традиции. До 1877 г. их редактировали Н. А. Некрасов и М. Е. Салтыков-Щедрин. После смерти первого его заменил один из лидеров народничества, Н. К. Михайловский. Им написано большинство обзоров новых книг, литературных рецензий. Сотрудничали в журнале А. И. Эртель, С. Н. Кривенко, другие прогрессивные писатели, публицисты, связанные с народничеством. Журнал и на самом деле был последовательно оппозиционным правительству, отвергал коренные основы существующего порядка. Уже упомянутый автор антинигилистических романов Болеслав Маркевич 26 сентября 1881 г. доносил Каткову, что «Отечественные записки» «прямо, не стесняясь нисколько, подбивают своих читателей на смуту, признает героями Желябовых и К°. Целые книжки журналов подбираются статья к статье в этом смысле»[116]. Маркевич несколько преувеличивал, но основные тенденции «Отечественных записок» он уловил правильно. Журнал и на самом деле в это время был основным, наиболее авторитетным органом демократической мысли. Он пользовался успехом у читателей. Если в 1868 г. (время перехода журнала в руки Некрасова) у «Отечественных записок» было 5 тысяч подписчиков, то в 1881 г. число их возросло до 10 тысяч[117].

 

Первостепенную роль в 1880-е г. в журнале играл М. Е. Салтыков-Щедрин. Он не только осуществлял общее редактирование «Отечественных записок», определял их направление, но и печатал в них свои произведения, имевшие огромный успех, общественный резонанс («Письма к тетеньке», «Современная идиллия» и др.). Эти произведения являются одним из лучших источников, воссоздающих атмосферу 1880-х годов. Власти ненавидели журнал, но поскольку он был влиятельным, пользовался большим общественным авторитетом, то решиться на расправу с ним было не просто. По словам Феоктистова, Толстой, как и в вопросе о закрытии «Голоса», проявлял нерешительность, «главным образом опять-таки из опасения возбудить неудовольствие в обществе»[118]. Пришлось браться за дело самому Феоктистову (есть вероятность, что Феоктистов несколько преувеличивает свою роль и нерешительность Толстого — ПР). Как бы то ни было, Феоктистов ненавидел журнал. В воспоминаниях А. М. Скабичевского сообщается, что жена Феоктистова якобы заявляла: «ее Евгеша занял пост начальника по делам печати единственно с той целью, чтобы раздавить такую гадину, как „Отечественные записки“»[119]. Вряд ли верна причина единственно, но общее отношение Феоктистова к «Отечественным запискам» слова «Феоктистихи» передают.

 

18 января 1884 г. Совет Главного управления по делам печати принял решение о необходимости объявить «Отечественным запискам» второе предупреждение. В докладе царю Д. А. Толстой писал по этому поводу: «Принимая в соображение, что журнал “Отечественные записки” обнаруживает вредное направление, предавая осмеянию и стараясь выставить в ненавистном свете существующий общественный, гражданский и экономический строй как у нас, так и в других европейских государствах, что наряду с этим редакция не скрывает своих симпатий к крайним социалистическим доктринам и что, между прочим, в январской книжке этого журнала за текущий год помещена статья за подписью Николадзе под заглавием “Гамбетта[120] и Луи Блан[121]”, содержащая восхваление одного из французских коммунаров — Рошфора[122], я, согласно заключению Совета Главного управления по делам печати, признал необходимым объявить журналу “Отечественные записки” второе предупреждение»[123]. Представление Толстого было утверждено Александром III. Мотивировка предупреждения была настолько серьезной, что Салтыков-Щедрин счел ее предвестницей конца. В письме А. Л. Боровиковскому он сообщал о положении дел в журнале: «Судя по сильной мотивировке, вероятно, вслед за сим последует и третье предостережение, хотя бы мы и белую бумагу выдали. Очевидно, что тут есть уже предвзятое намерение. А может быть, и совсем закроют журнал. Как бы то ни было, но я пишу к Вам, так сказать, накануне умертвия»[124]. Пытаясь спасти журнал, Салтыков-Щедрин летом 1883 г. пишет Н. К. Михайловскому: «Не имеете ли Вы какую-нибудь комбинацию в виду насчет ”Отеч<ественных > зап<исок>”, которую мог бы Краевский принять? Я же тогда только могу остаться, если совершится какое-нибудь чудо, т. е., по крайней мере, сместят Феоктистова или Каткова ошельмуют»[125]. Напомним, что Краевский был издателем «Отечественных записок».

 

Пожалуй, в высшей степени значительную роль в расправе над «Отечественными записками», наряду с Феоктистовым, Толстым, Катковым, Победоносцевым, сыграл директор Департамента полиции В. К. Плеве[126]. В августе 1883 г. Плеве представил Толстому обширную записку, которая была посвящена в основном «Отечественным запискам». В ней Плеве подробно говорил о связи революционного движения с журналистикой. Характеризуя близость пропагандистской деятельности революционных народников с периодической печатью, он писал: «журналистика, конечно, не замедлила отозваться на этот ею же подготовленный порыв молодежи. В повременных изданиях появился ряд произведений народнической беллетристики, в которой ими популяризировался западноевропейский социализм или же путем измышленных, а иногда лишь искусно подобранных или ложно освещенных явлений народного быта доказывалось бедственное положение народа <…> Подобные произведения на первое время и служили орудием пропаганды, стремившейся привить народу чувство недовольства его положением и познакомить его с основаниями учения, признаваемого фанатиками социализма средством исцеления от всех общественных зол»[127]. Плеве указывал и на «гибельное влияние» на молодежь, которое имели творчество и деятельность Некрасова — одного из руководителей «Отечественных записок».

 

Переходя к существующему положению дел и задачам Главного управления по делам печати, Плеве отмечал, что цензурному ведомству едва ли будет «под силу сломить окончательно враждебное существующему порядку настроение прессы до тех пор по крайней мере, пока состав литературного кружка, руководящего журналами и газетами, не изменится. В настоящее время кружок этот состоит почти исключительно из людей, вся литературная деятельность которых составляет непрерывный протест против законного порядка <…> “Отечественные записки”, издаваемые Краевским, редактируются Салтыковым[-Щедриным] при деятельном участии Григория Елисеева и Михайловского в сотрудничестве с некоторыми ссыльными и поднадзорными <…> Все изложенное приводит к заключению, что в данный исторический момент правительство находится в борьбе не только с кучкой извергов, которые могут быть переловлены при усиленных действиях полиции, но с врагом великой крепости и силы, с врагом, не имеющим плоти и крови, то есть с миром известного рода идей и понятий, с которыми борьба должна иметь особый характер»[128].

 

Получив эту записку, Толстой писал Плеве: «Очень благодарю Вас <…> за составленную записку об отношениях известной части нашей журналистики к революционной партии <…> Я посылаю ее государю»[129]. Меры были приняты: ряд сотрудников «Отечественных записок» арестованы или высланы из столицы. В январе 1883 г. из Петербурга выслан Михайловский. В начале 1884 г. арестованы С. Н. Кривенко, А. И. Эртель, М. А. Протопопов. Все это давало повод для обвинения «Отечественных записок» в прямой крамоле[130]. Феоктистов в своих воспоминаниях рассказывает, что инициатива закрытия «Отечественных записок» непосредственно принадлежала Департаменту полиции: «Однажды граф Толстой пригласил меня на совещание с Оржевским[131] и Плеве, которые сообщили, что редакция “Отечественных записок” служит притоном отъявленных нигилистов, что против некоторых из сотрудников этого журнала существуют сильные улики, что один из них уже выслан административным порядком из Петербурга и что необходимо разорить это гнездо»[132]. Совещание состоялось в конце марта или в начале апреля, потому что уже 5 апреля Н. А. Любимов сообщал Каткову о том, что участь «Отечественных записок» решена, и доклад по этому поводу уже подготовлен[133].

 

Проект «Правительственного сообщения» о закрытии «Отечественных записок» готовили Феоктистов, Плеве и Победоносцев. 13 апреля 1884 г. Совещание четырех министров приняло решение о закрытии «Отечественных записок» «с обнародованием в “Правительственном вестнике” изложенных в журнале совещания соображений, послуживших поводом к принятию означенной меры»[134]. 19 апреля решение утверждено императором, а 20-го опубликовано «Правительственное сообщение». В нем говорилось: «Некоторые органы нашей периодической печати несут на себе тяжкую ответственность за удручающие общество события последних лет <…> Независимо от привлечения к законной ответственности виновных правительство не может допустить дальнейшее существование органа печати, который не только открывает свои страницы распространению вредных идей, но и имеет ближайшими своими сотрудниками лиц, принадлежащих к составу тайных обществ»[135]. Таким образом «Отечественные записки» были запрещены. Единомышленники редакции, люди прогрессивных взглядов выражали чувство скорби и негодования. Друг Салтыкова-Щедрина Н. А. Белоголовый писал в либеральной газете «Общее дело»: «Еще один удар по голове, нанесенный русскому обществу Толстым, удар, давно подготовленный и о котором мы не раз предупреждали. “Отечественные записки” закрыты навсегда, и закрыты они без всяких “formes de procès”[136] и указаний и ссылок на их печатные преступления, а просто за вредное направление <…> В этом журнале еще веял дух великих идеалов 60-х годов, в нем жила и развивалась та любовь к народу и родине, которая внушает русскому человеку ненависть к его угнетателям»[137]. В том же духе писал о закрытии «Отечественных записок» и Н. К. Михайловский в журнале «Народная воля»: «это был почти единственный орган русской печати, в котором сквозь дым и копоть цензуры светила искра понимания задач русской жизни во всем их объеме. За это он должен был погибнуть — и погиб»[138]. Однако, вряд ли в данном случае можно говорить о широком общественном отклике. Протесты против запрещения «Отечественных записок» появились в нелегальных изданиях, не имевших широкого круга читателей[139], были единичными, мало характерными для общественной атмосферы России. Эта атмосфера, ощущения, вызванные запрещением «Отечественных записок», отражены в сказке-элегии Салтыкова-Щедрина «Приключение с Крамольниковым». После перехода в небытие даже либералы, недавние друзья, торопятся отмежеваться от Крамольникова: «никакого оттенка участия не виделось на их лицах. Напротив на них уже успела лечь тень отступничества. — Однако! похоронили-таки вас, голубчик! <…> я вам давно говорил, что нельзя! Терпели вас, терпели, — ну, наконец…»[140]. Герой испытывает ощущение, что его «труд был бесплоден», что не на кого опереться. Но в этом отступничестве, в котором отчетливо ощущается и злорадство, Крамольников видит «не одно личное предательство, а целый подавляющий порядок вещей»[141]. В конце сказки дан Post scriptum от автора: все написанное не больше, чем сказка, а отступники водились во всякое время, а не только в данную минуту. «А так как и во всем остальном все обстоит благополучно, то не для чего было и огород городить, в чем автор и кается чистосердечно перед читателями»[142]. Горькие и мрачные раздумья.

 

С журналом «Дело» власти расправились по-иному[143]. «Дело» продолжало традиции запрещенного «Русского слова». Журнал выходил ежемесячно в Санкт-Петербурге в 1866–1888 гг. Издателем и фактическим редактором был Г. Е. Благосветлов, в прошлом издатель «Русского слова». «Дело» — тоже один из наиболее прогрессивных органов своего времени. В журнале печатались многие писатели и публицисты демократического направления (Н. В. Шелгунов, П.Н. Ткачев, Д И. Писарев, В. В. Берви-Флеровский, А. П. Щапов). После смерти Благосветлова (1880 г.) редактором «Дела» стал один из участников революционно-демократического движения 1860-х – 1880-х гг. Н. В. Шелгунов, который привлек к сотрудничеству в журнале эмигрантов-народовольцев (П. Л. Лавров, Л.А. Тихомиров, С. М. Степняк-Кравчинский — публиковались под псевдонимами или анонимно). В 1883 г. Шелгунов уехал за границу, затем был арестован, подозревался в связи с исполкомом «Народной воли», обвинение не было доказано, однако оставаться редактором Шелгунову стало невозможно. Его сменил К. М. Станюкович, который в конце года приобрел право собственности на журнал. Но и Станюковича в 1885 г. арестовали и выслали. «Дело» переходит в руки И. С. Дурново, теряет демократический характер, превращается в реакционное издание.

 

Цензурные гонения продолжались. В 1884 г., по настоянию Победоносцева, преследованиям подверглась весьма далекая от оппозиционности, стоявшая на шовинистических позициях московская газета «Восток», издававшаяся Н. И. Дурново. Она имела неосторожность выступить с критикой ведомства Победоносцева, за что и была наказана. В 1882 г. газета получила первое и второе предостережения за «вредное направление», а в 1884 г. ей вынесли третье предостережение и временно приостановили — за то, что продолжала держаться усвоенного ею вредного направления, «выражавшегося в крайне резких нападках на наше церковное управление вообще и на некоторых лиц высшей церковной иерархии»[144]. Подчиненная предварительной цензуре, газета вынуждена была прекратить свое существование.

 

В январе 1885 г. решением Совещания четырех министров была запрещена издаваемая в Петербурге газета «Светоч», обвиненная в резко антиправительственном направлении. Во всеподданнейшем докладе о ней говорилось: «С первых же нумеров своих газета “Светоч” усвоила такой тон, от которого наша печать значительно отвыкла в последнее время. Она поспешила подробно и ясно определить свою программу, заключающуюся главным образом в том, чтобы выставлять современное положение России в самом мрачном и ненавистном свете. “Наше общество, — говорит газета, — начиная с руководящих сфер его, так сбилось и спуталось в понятиях, так оскудело материально и нравственно, так утомлено окружающей его неправдой и произволом, так убито повседневной мелкой борьбой, что не только не останавливается над глубокими вопросами об осуществлении жизненной правды, но даже начинает терять способность различать добро и зло и, махнув рукой, живет только настоящим днем, лишь бы прожить”»[145]. Столь подробно цитируя «Светоч» и излагая его позицию, автор доклада подчеркивал, что, по мнению редакции, все устои «расшатаны реакцией». Император согласился с решением Совещания о запрещении «Светоча», наложив резолюцию: «Совершенно одобряю»[146]. В данном случае, видимо, решение Совещания было не совсем безосновательным. Тем более, что фактическим редактором «Светоча» был И. А. Родзевич, бывший редактор и издатель «Московского телеграфа».

 

В феврале 1885 г. после двух взысканий (запрещение розничной продажи и печатания частных объявлений) прекратила свое существование газета «Эхо». В сентябре того же 1885 г. решением Совещания четырех министров закрыты еще две газеты: петербургская «Здоровье» и тифлисская «Дроэба»[147]. Во всеподданнейшем докладе отмечалось, что газета «Здоровье» совершенно изменила свое направление после прихода нового редактора — политически неблагонадежного Подмигайлова: «На первых же порах Подмигайлов не задумался доказывать необходимость увеличения земельных наделов крестьянского сословия как единственного средства вывести это сословие из стесненного положения»[148]. Грузинская газета «Дроэба», редактируемая И. Г. Мачабели, в том же докладе обвинялась в сепаратизме: «Статьи, представляемые им [редактором] в цензуру проникнуты сепаратическими тенденциями, которые он не считает даже нужным выражать намеками или в иносказательной форме, а излагает с поразительной откровенностью»[149]. Последние две газеты в справочнике «Русская периодическая печать» вообще не указаны, о первой («Эхо») сообщается лишь, что она — либерально-монархическое издание; ничего не говорится о взыскании. Итак, из четырнадцати периодических изданий, которые были запрещены или прекратили свое существование вследствие цензурных гонений за весь период, девять относятся к первым трем годам (1883–1885). Это свидетельствует, что задачу борьбы с оппозиционной прессой правительство решало в основном в первые годы реакции, что не означало прекращения репрессий в последующие годы.

 

В 1886 г. решением Совещания четырех министров запрещена киевская газета «Заря». Во всеподданнейшем докладе Толстого отмечалось, что П. А. Андреевский был лишь номинальным редактором этой газеты, а фактически она редактировалась политически неблагонадежными людьми, в последнее же время редактором запрещенной в 1880 г. одесской газеты «Правда» М. И. Кулишером. В журнале совещания указывалось, что газета запрещена «за обнаруженное со стороны ее редакции злоупотребление доверием правительства»[150].

 

В 1887 г. постановлением министра внутренних дел приостановлена на 8 месяцев еженедельная московская иллюстрированная «Газета А. Гатцука»[151], тираж которой доходил до 30 тысяч еще в 1884 г. Газета получила три предупреждения, была приостановлена на один месяц, после чего подчинена предварительной цензуре. Первое предупреждение было вынесено за статью Н. С. Лескова «Заметка неизвестного», в которой автор, по мнению цензуры, «глумится над православным духовенством, как черным, так и белым, представляя его развитие, жизнь и деятельность в самом непривлекательном виде»[152]. Второе предупреждение дано через месяц после первого, за продолжение публикации тех же «Заметок неизвестного», а также «за резкий отзыв о сделанном предостережении». Третье — за статью, направленную против Каткова. В докладе Толстого указывалось, что в № 32, «из ненависти к принципам, органом коих служит это издание [«Московские ведомости» Каткова]» газета Гатцука «утверждает, что сотрудниками его могут быть лишь авантюристы, разные двусмысленные личности и даже явные мошенники»[153]. Естественно, такой резкий отзыв об издании Каткова не мог остаться безнаказанным. Газету подвергли временному запрещению. В 1888 г. она возобновилась, а после 1890 г. выходила под названием «Заря».

 

В 1889 г. совещанием четырех министров запрещена «Сибирская газета», издававшаяся в Томске[154]. Министр внутренних дел И. Н. Дурново[155] во всеподданнейшем докладе писал об ее направлении: «Явное сочувствие ко всяким самым прискорбным явлениям, порождаемым демократическими тенденциями некоторой части нашего общества, старания укоренить мысль, что Сибирь должна заботиться об ослаблении своей связи с Россией, и попытки при всяком удобном случае дискредитировать распоряжения правительства и действия местной администрации». По словам Дурново, газетой фактически управляли политические ссыльные. Непосредственной причиной запрещения «Сибирской газеты», как это ни покажется странным, явилось открытие в Томске университета. Дурново указывал, что в связи с этим «правительство обязано особенно заботиться об ограждении учащейся молодежи от вредных на нее влияний»[156]. И делал вывод о необходимости запретить газету.

 

В том же 1889 г. прекратил свое существование из-за цензурных репрессий «Русский курьер» — ежедневная либеральная газета, выходившая в Москве в 1879–1889 и в 1891 гг., редактируемая В. Н. Селезневым[157]. Газета боролась за усиление и улучшение земства, видя в нем средоточие «живых общественных сил». В то же время «Русский курьер» критиковал существующие земские учреждения, считал необходимым их усовершенствование. В газете публиковались статьи о положении крестьянства, защищались реформы 1860-х гг. Она давно уже беспокоила власти, и даже не столько власти, сколько Каткова, с которым «Русский курьер» постоянно полемизировал. В одной из статей о Каткове говорилось: «В течение двух лет г. Катков с упорством и усердием, достойным лучших целей, занимался в “Московских ведомостях” обругиванием преобразований прошлого царствования <…> наиболее злостным его нападкам подвергались новые суды, а за ними земское и городское самоуправление»[158].

 

Естественно, такое направление, при всей его умеренности, вызывало недовольство правительства, последовательно проводившего политику контрреформ. Уже в первый день назначения Феоктистова на пост руководителя цензуры Победоносцев указывал ему на необходимость запрещения «Русского курьера». В 1882 г. газета была приостановлена на три месяца, а в 1883 г. получила предупреждение за «вредное направление, выражающееся в суждениях о существующем государственном строе и в подборе и неверном освещении фактов о быте крестьян, направление это рассчитано на то, чтобы возбуждать смуту в умах»[159]. В начале 1884 г. «Русский курьер» получил второе предупреждение за статьи по национальному вопросу. В одной из них говорилось, что национальный вопрос это «не что иное, как принцип равноправности и братства людей»[160]. В другой, касаясь этого же вопроса, газета заявляла: «Ради счастья русского народа мы являемся в России сторонниками искреннего, последовательного, разумно целесообразного проведения в жизни населения Русского государства принципа национальностей»[161]. Власти обратили внимание на подобные статьи. Ознакомившись с всеподданнейшим докладом, Александр III заявил: «Возмутительно читать подобные статьи. И это пишут русские люди»[162]. Получив второе предупреждение, «Русский курьер» стал осторожнее, и закрыть его удалось не сразу. Но на рубеже 1880-х – 1890-х гг. рассчитались и с ним. В сентябре 1889 г. «Русский курьер» получил третье предупреждение и был подчинен предварительной цензуре за статью «Дворянские вопли и аргументы для вымаливания подаяния», посвященную задолженности помещиков дворянскому банку. В этой статье, по утверждению Дурново, «выразилась вся злоба упомянутой газеты против дворянского сословия»[163]. На всеподданнейшем докладе по поводу вынесенных «Русскому курьеру» предостережений царь наложил резолюцию: «Совершенно одобряю. Желательно было бы совершенно прекратить издание этой поганой газеты»[164]. Газету формально не запретили, но подвергли предварительной цензуре и поставили в такие условия, что вскоре редакция была вынуждена прекратить издание.

 

Аналогичная история произошла с московской еженедельной газетой «Русское дело» (издатель-редактор С. Ф. Шарапов). В 1888 г. она получила за «вредное направление» два предупреждения, а в 1889 г. — третье. Редакция придерживалась либерально-славянофильских взглядов, весьма далеких от всякой радикальности. Но и такое направление цензуру не устраивало. Характеризуя его, Д. А. Толстой отмечал, что оно обнаруживает «во-первых, крайне враждебное отношение к нашей дипломатии, которую постоянно и в весьма грубой форме упрекает <…> в пренебрежении к русским интересам; во-вторых старается доказать, что Россия жила правильной жизнью только во времена земских соборов»[165]. Непосредственной причиной третьего предостережения и приостановки издания на шесть месяцев явилась статья-памфлет о судьбах русского дворянства, с антидворянскими высказываниями, что, по словам Толстого, «служит лишь одним из образцов явно демократических тенденций этой газеты». На докладе Толстого царь написал: «Действительно дрянная газета»[166]. После приостановки газета не выходила.

 

Как видно из сказанного, большинство из запрещенных и прекративших выходить в результате цензурных репрессий периодических изданий были отнюдь не радикальными. Все они выступали иногда с оппозиционными статьями, критикуя отдельные стороны деятельности правительства, затрагивая более или менее острые вопросы (о тяжелом положении крестьянства, непосильных податях, необходимости расширения прав земства, продолжения реформ и пр.). О коренных проблемах русской действительности они и не заикались. Но и такая критика вызывала недовольство властей. В рассматриваемый период даже нейтральная позиция, с точки зрения правительства, была недостаточной. От печати, да и вообще от благонамеренного обывателя, требовалась не пассивная, а активная лояльность. Это прекрасно отразил Салтыков-Щедрин в романе «Современная идиллия» (печаталась в «Отечественных записках» в 1877, 1878 и в 1882–1883 гг.). Именно оттуда взят первый эпиграф к седьмой главе. Один из персонажей романа, полицейский чин Выжлятников, «вразумляет» повествователя: «ноне так рассуждают: ты говоришь, что коль скоро ты ничего не сделал, так, стало быть, шкура — твоя? Ан это неправильно. Ничего-то не делать всякий может, а ты делать делай, да так, чтобы тебя похвалили!»[167]. Чтобы сберечь шкуру, надо это заслужить, надо активно включиться в деятельность властей, собирать «статистику», которая имеет в виду привести «в ясность современное настроение умов»[168].

Следует добавить, что в многочисленных запрещениях эпохи Александра III принимал непосредственное участие император, сопровождавший доклады о них весьма одобрительными и грубыми репликами.

 

Остановимся на некоторых периодических изданиях, которые продолжали выходить, не были запрещены. Они также постоянно подвергались цензурным взысканиям. По силе своего влияния, после «Отечественных записок», следует назвать журнал «Вестник Европы» (1866–1918), редактируемый. М. М. Стасюлевичем. Особой популярностью в нем пользовалось «Внутреннее обозрение», которое вел талантливый публицист и крупный ученый К. К. Арсеньев. Не революционное, но оппозиционное издание, вызывавшее неприязнь властей. По мнению Министерства внутренних дел, общее направление «Вестника Европы» в 1880-е гг. «проникнуто систематическим непримиримым недоброжелательством ко всем мероприятиям правительства, имеющим целью упрочение коренных основ нашего государственного устройства, водворения законного порядка в стране и отрезвление умов от ложных и вредных учений»[169]. В 1889 г. журнал получил предупреждение. Во всеподданнейшем докладе по этому поводу говорилось, что «Вестник Европы» «постоянно называет настоящее время “временем контрреформ” и ко всем реформам, ко всем наиболее важным административным распоряжениям находится в явной оппозиции»[170]. Тем не менее, несмотря на ряд взысканий, «Вестник Европы» умудрился просуществовать до первых лет советской власти.

 

С либеральным народничеством, в частности с Н. К. Михайловским, был связан ежемесячный московский журнал «Русская мысль» (1880–1918). Он интересен, в частности, тем, что печатал произведения видных русских реалистов, писателей демократического лагеря: Д. Н. Мамина-Сибиряка, Г. И. Успенского, В. Г. Короленко, А. П. Чехова, М. Горького. За подписью «Андреев» в нем опубликовано несколько произведений Н. Г. Чернышевского (в частности, «Материалы для биографии Н. А. Добролюбова»). В журнале напечатаны «Очерки русской жизни» Н. В. Шелгунова, последователя Чернышевского, статьи видных литературоведов, историков, социологов (Н. И. Стороженко, А. М. Скабичевского, Р. Ю. Виппера, В. О. Ключевского и др.).

 

Из газет были наиболее популярны и влиятельны «Русские ведомости». Они были основаны еще в 1863 г. Н. Ф. Павловым и выходили в Москве до 1918 г. Несколько раз меняли направление, сохраняя лишь название. К середине 1870-х гг. превратились в одну из самых влиятельных газет, в либеральное издание с широким кругом сотрудников, в том числе крупных писателей, общественных деятелей демократического направления, литераторов народнического толка, многих эмигрантов (М. Е. Салтыков-Щедрин, Г. И. Успенский, Д. Н. Анучин, В. А. Гольцев, П. Г. Заичневский, П. Л. Лавров, Н. К. Михайловский, А. И. Эртель, Н. Ф. Щербина и др.[171]). Редактировал ее в это время В. М. Соболевский.

 

Салтыков-Щедрин говорил Соболевскому, что сотрудничает в его газете «именно потому, что считаю “Р<усские> в<едомости>” единственным в настоящее время порядочным печатным органом, и сожалею лишь о том, что это газета, а не журнал»[172]. Феоктистов однажды сказал о «Русских ведомостях»: «Скверная газета: скверно говорит, скверно и молчит»[173]. Министр внутренних дел И. Н. Дурново в одном из всеподданнейших докладов отмечал, что эта газета «принадлежит, несомненно, к разряду наиболее вредных органов нашей периодической печати. Предосудительное направление ее выражается преимущественно в пассивной оппозиции правительству, т. е., соблюдая большую осторожность, она не решается явно порицать его распоряжения, но на страницах ее никогда не выражается ничего, что свидетельствовало бы о сочувствии ее к его деятельности»[174].

 

Всячески преследуя оппозиционную периодику, с трудом мирясь с существованием нейтральной, правительство поддерживает издания, выдержанные в духе той новой, агрессивной благонамеренности, о которой писал в «Современной идиллии» Салтыков-Щедрин. Изображенный там «редактор по найму» Иван Иванович Очищенный в духе такой благонамеренности собирается издавать свою «асенизационно-любострастную» газету «Краса Демидрона[175]». В его газете «обязался исключительно помещать <…> распутные труды свои» «знаменитый г. Зет»[176]. «Зет» — псевдоним В. П. Буренина, к этому времени крайнего реакционера, автора клеветнических пасквилей; на него была сочинена эпиграмма:

 

По Невскому бежит собака,

За ней Буренин, тих и мил…

Городовой, смотри однако,

Чтоб он ее не укусил![177]

 

Именно такую благонамеренность проявляли издания реакционного лагеря. Лидером их являлись «Московские ведомости» Каткова, превратившиеся по сути в своеобразный правительственный официоз. Своеобразность их заключалась в сочетании всесторонней поддержки правительственного курса с демонстрацией независимости — довольно резкой критикой отдельных сторон правительственной политики, некоторых высокопоставленных государственных деятелей[178]. За подобную критику редактор любой другой газеты, кроме князя Мещерского, издателя журнала «Гражданин», был бы в 24 часа выслан из Петербурга, а издание было бы запрещено. Катков чувствует себя вне правил и законов, установленных для других. В июле 1884 г., видимо, по поводу замечания в связи с тем, что в его газете не появилось какого-то «правительственного сообщения», он пишет Феоктистову: «Я полагаю, что правительство не должно смотреть на себя как на слепую машину и руководствоваться формальностью. Точно так же правительство не может одинаково относиться к порядочным людям и жуликам. Я имею слабость относить себя не к жуликам»[179]. В переводе на обычный язык это означало: я особенный и для меня общие законы не писаны.

 

На страницах «Московских ведомостей» Катков устраивает неприкрытую травлю неугодных ему министров, сенаторов, других государственных деятелей (Николаи, Бунге, Гирса, Набокова, Абазы[180]) и добивается нередко их отставки. В области внешней политики Катков занимает иную позицию, чем министерство иностранных дел. Он порой чувствует себя почти руководителем внешней политики. В 1886 г. он даже посылает для неофициальных переговоров с французским правительством своего ставленника, генерала Е. В. Богдановича, проходимца и авантюриста. Следует отметить однако, что внешнеполитическая программа Каткова в большей степени отражала интересы России, чем традиционная прогерманская политика министерства иностранных дел. После смерти Каткова в 1887 г. исключительное положение «Московских ведомостей» было утрачено, они получили даже два предостережения, но выходили до 1917 г.

 

Другой официозный печатный орган — «Гражданин», «газета-журнал» (1872–1914). Основатель и издатель князь В. П. Мещерский (в первые 7 лет негласно). «Гражданин» выходил в Петербурге, то еженедельно, то два раза в неделю. Крайне реакционное издание, имевшее значительное влияние, особенно после смерти Каткова. Орган наиболее мракобесных слоев дворянства был настроен на борьбу за ликвидацию реформ, проведенных при Александре II. Защищая неограниченное самодержавие, он тем самым полностью солидаризовался с правительственным курсом. «Гражданину» были свойственны нападки на все прогрессивное, в России и на Западе, оголтелый шовинизм, разжигание национальной розни.

 

К газете прислушивался сам император. «Гражданин» получал правительственные субсидии, и немалые. В 1888 г. Мещерский запросил у императора на издание своего журнала 300 тысяч рублей. Когда министр внутренних дел И. Н. Дурново заметил царю, что такая сумма чрезмерна, тот ответил: «У нас хотят консервативные журналы за двугривенный. Смотрите, что Бисмарк тратит на прессу»[181]. Все же «Гражданину» разрешали меньше «вольностей», чем Каткову, и наказывался он, несмотря на расположение царя, чаще, хотя взыскания нередко носили формальный характер. В 1873–1874 гг. редактором-издателем «Гражданина» числился Ф. М. Достоевский[182], опубликовавший в нем «Дневник писателя»[183]. Особого успеха журнал не имел (хотя за год, когда «Гражданин» выходил под редакцией Ф. М. Достоевского, число подписчиков увеличилось с одной до трех тысяч), круг его читателей ограничивался духовенством, частично людьми «высшего общества».

 

К изданиям реакционного лагеря относилась и газета «Новое время», выходившая в Петербурге (1868–1917). До 1876 г. газета была бесцветным консервативным изданием. В конце февраля этого года она переходит в руки А. С. Суворина. На первых порах умеренно либеральна. Но уже с 1877 г., в связи с началом русско-турецкой войны, «Новое время» резко меняет курс. В 1860-е годы Суворин был либералом, иногда смыкался даже с демократами[184]. В конце 1870-х гг. он становится реакционером, поставив свою газету на службу правительству. Циничный, умный, безнравственный, не имеющий никаких определенных политических воззрений, он умело подделывался под желания властей, в то же время заигрывая с обществом. Газета его стала весьма популярной, приобрела в определенных кругах немалый авторитет. Салтыков-Щедрин в «Мелочах жизни» изобразил Суворина под именем Ивана Непомнящего (не помнящего своего либерального прошлого — ПР), стоящего во главе «большой и распространенной газеты, претендующей на руководящее значение»[185]. Каждый день он снабжает читателя целой массой новостей и слухов. Все это подается бойко, весело, облито пикантным соусом. Читатель, не знающий о другой, здоровой пище, жадно поглощает эти новости и слухи, из которых девять десятых завтра окажутся лишенными основания. Но они заменятся другой порцией подобной же информации[186]. «Без идей, без убеждения, без ясного понятия о добре и зле, Непомнящий стоит на страже руководительства <…> Он даже щеголяет отсутствием убеждений, называя последние абаркадаброю и во всеуслышание объявляя, что ни завтра, ни послезавтра он не намерен стеснять себя никакими узами»[187]. «Спросите Непомнящего, что он хочет, какие цели преследует его газета? — и ежели в нем еще сохранилась хоть капля искренности, то вы услышите ответ: хочу подписчика! Да и чего другого ему хотеть?»[188]. Подписчиков масса: «от кухарок, дворников, кучеров отбою нет»[189]. Сам же Непомнящий не верит ни во что, «кроме тех пятнадцати рублей, которые приносит подписчик»[190]. Газеты такого толка, как бы они ни назывались, выпускают литераторы-ненавистники, а читают с удовольствием читатели-ненавистники. И пусть «газета “Помои” [«Новое время»] ежедневно препирается с газетой “Приют уединения” [«Гражданин»], и обе не жалеют ни усилий, ни слов, чтобы укорить друг друга в измене. И та и другая хотят служить делу ненавистничества на свой манер и вовсе не имеют намерения сознаться, что обе равно паскудны»[191]. «Чего изволите?» – определяет Салтыков-Щедрин направление газеты Суворина. Власти высоко ценили заслуги ее редактора[192]. Ему было предоставлено монопольное право книжной торговли на железных дорогах страны и доверена цензура его изданий[193]. Одним из ведущих сотрудников «Нового времени» был В. П. Буренин, о котором уже упоминалось. Несмотря на ряд этически сомнительных реакций на текущие события, вызывавших негодование читающей и пишущей публики, газета Суворина пользовалась значительной популярностью. В ней сотрудничали крупные писатели, в частности, целый период творчества молодого Чехова связан с Сувориным[194].

 

Как раз в рассматриваемый период появился новый вид прессы — так называемой желтой, бульварной, рассчитанной на низменные вкусы мелкобуржуазных городских слоев (занимательные происшествия, нередко выдуманные, уголовная хроника, рассказы на сексуальные темы — «клубничка»). Как пример таких изданий можно назвать газету Н. И. Пастухова «Московский листок» (1881–1918)[195]. Такая периодика была тоже в интересах властей, отвлекая внимание читателей от более серьезных проблем.

 

Как ясно из приведенного материала, основные цензурные репрессии обрушивались на периодику. Но и непериодическим изданиям доставалось не мало[196]. За рассматриваемый период, с 1881 по 1894 гг. цензурой было запрещено 72 книги — не так уж много. За предшествовавшие 14 лет, с 1867 по 1880 гг., книг запрещено больше — 86. А уж количество запретов в советское время и вовсе несравнимо с относительно скромным числом книг, запрещенных при Александре III. Тем не менее, некоторые из них стоят упоминания. Прежде всего привлекает внимание цензурная история произведений Л. Н. Толстого. Запрещены его религиозно-философские этюды «В чем моя вера?», «Народные рассказы», «О жизни». Не разрешен ввоз в Россию брошюры Толстого «Царство божие внутри нас», изданной во Львове. Не просто обстояло дело с публикацией «Крейцеровой сонаты». К этому времени Толстой был знаменит. У Александра III он во многом вызывал симпатию, в частности как автор «Войны и мира» (не ясно, читал ли царь толстовскую эпопею целиком, но восхищаться ею было принято). «Крейцерову сонату» царь первоначально, как будто, печатать запретил. 14 февраля 1890 г. Феоктистов заносит в дневник: «Министр внутренних дел согласился с мнением Победоносцева и моим, но так как ему стало известно, что государь читал повесть Толстого, то он счел необходимым узнать его мнение о ней. “Разумеется, — сказал государь, — не следует ее печатать, написана она на совершенно фальшивую тему и с большим цинизмом, обрадуются ей, пожалуй, только скопцы”»[197]. В то же время тот же Феоктистов, со слов мужа сестры С. А. Толстой, Кузминского, утверждает, что несколько ранее Александр III говорил, что прочел это произведение «с большим интересом, что есть в нем кое-какие сальности, но что вообще это очень талантливое произведение»[198]. После посещения императора Софьей Андреевной Толстой тот разрешил включить повесть в Собрание сочинений писателя, заявив, «что он сам будет просматривать сочинения ее мужа», видимо пытаясь копировать своего любимого деда, Николая I, объявившего себя цензором Пушкина[199].

 

Среди запрещенных книг находился и шестой том сочинений Н. С. Лескова. В донесении Цензурного комитета отмечалось, что «вся шестая книга сочинений Лескова, несмотря на неоспоримую общую благонамеренность автора, оказывается, к сожалению, дерзким памфлетом на церковное управление в России и на растленные нравы низшего духовенства»[200]. Запрещены «Трущобные люди» Вл. Гиляровского (Комитет министров отмечал, что «автор не скрывает своих симпатий к жертвам порока и разврата и усиливается доказать, что они дошли до падения отнюдь не по своей воле»), «История новейшей русской литературы» С. А. Венгерова (Дурново в своем представлении в Комитет министров писал о ней: «Автор не щадит красок, чтобы выставить в самом ненавистном свете направление, которому следовало правительство в своей внутренней политике <…> Составляя историю русской литературы, [автор] имел в виду исключительное восхваление тех писателей <…>, которых называет он “носителями демократических идей”»), «История Екатерины II», том 2 В. А. Бильбасова (в представлении в Комитет министров Дурново писал, что автор пытается «развенчать Екатерину II, выставить ее в неблаговидном свете»; когда император узнал о содержании этого тома, он, по словам Феоктистова, хотел «отобрать у него (Бильбасова — ПР) через полицию эти материалы, опасаясь скандала»; Дурново отговорил царя от такой меры[201]). Запрещена и анонимная книга «Александр Сергеевич Пушкин, его жизнь и сочинения», где, по словам цензора, утверждалось, что Пушкин был близок к декабристам, а после их поражения стал пропагандировать их идеи «мирным путем, несмотря ни на цензуру, ни на меры, принимаемые шефом жандармов, ни на реакционную печать»[202]. Запрещались и произведения зарубежных авторов: роман В. Гюго «Отверженные», драмы Г. Ибсена, «Философские опыты» Эрнеста Ренана, «Капитал» Маркса[203].

 

По данным отчета Главного управления по делам печати за 10 лет (1880-е годы), Петербургским, Московским и Варшавским цензурными комитетами просмотрено 65237 рукописей, из них запрещены 1561 (более 2%). Особенно много запрещено рукописей на украинском языке (около 33%). Интенсивно действовала и иностранная цензура. За те же 10 лет она рассмотрела 93565260 книг и журнальных номеров, из которых запрещена примерно каждая 12-я. Работала и драматическая цензура. С 1882 по 1891 гг. она проверила 3947 русских, 869 немецких и 339 французских пьес. Из них запрещено 33% русских, 4,5% немецких и 0,5% французских[204]. Феоктистов обосновывал высокий процент запрещений пьес отсутствием в них литературных достоинств, неприличным содержанием и «крайне вредной тенденциозностью»[205]. Видимо, последняя играла особенно существенную роль, тем более, что оценка литературных достоинств вообще не входила в компетенцию цензурного ведомства. Следует учитывать и то, что разрешение драматической цензурой пьесы отнюдь не означало возможности ставить ее в народных театрах, для которых существовала особая цензура.

 

14 февраля 1888 г. по этому поводу был издан специальный циркуляр. В нем говорилось, что государь император, по докладу министра внутренних дел, «соизволил установить в виде временной меры следующее правило: на сценах народных театров или театров, посещаемых вследствие низкой платы за места преимущественно простолюдинами, могут быть исполняемы только те из разрешенных цензурой драматических пьес, которые для сего одобрены Главным управлением по делам печати по особым ходатайствам содержателей театров или авторов и переводчиков»[206]. Такое правило было, по мнению цензурных инстанций, вызвано тем, что «по уровню своего умственного развития, по своим воззрениям и понятиям простолюдин способен нередко истолковать в совершенно превратном смысле то, что не представляет соблазна для сколько-нибудь образованного человека, а потому пьеса, не содержащая ничего предосудительного с общей точки зрения, может оказаться для него непригодной и даже вредной»[207].

 

Следует отметить, что объектом цензурного наблюдения являлись и всякого рода библиотеки публичного пользования. Количество их в 1880-е и в начале 1890-х гг. значительно увеличивается. Увеличивается и количество книжных магазинов. 5 января 1884 г. изданы специальные правила, касавшиеся организации библиотек. Они были включены в виде примечания в новое издание цензурного устава в 1886 г. Согласно этим правилам, право выдавать разрешения на открытие библиотек предоставлялось министру внутренних дел. Министерство внутренних дел получало право закрывать библиотеки, если оно сочтет это нужным. Утверждение же лиц, ответственных за работу библиотеки, возлагались на губернаторов, которые могли устранять от работы в библиотеке любого из ее служащих.

 

Этими же правилами министр внутренних дел получал право контроля за книжными фондами библиотек. С этой целью Главное управление по делам печати и Департамент полиции составили список произведений, которые должны изыматься из библиотек. Таким образом, в 1884 г. впервые была проведена массовая чистка библиотек. Согласно «Алфавитному списку произведений печати, которые на основании высочайшего повеления 5 января 1884 г. не должны быть допускаемы к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях», изданному в том же году, изымалось 133 названия отдельных книг, собраний сочинений и периодических изданий, разрешенных в свое время цензурой. Изымались сочинения Добролюбова, Михайловского, Писарева, Решетникова, второй том сочинений Помяловского, «Капитал» К. Маркса. В список входили комплекты восьми журналов: «Русского слова» (1857–1866), «Современника» (1856–1866), «Отечественных записок» (1867–1884),«Дела» (1867–1884), «Устоев» (1881–1882), «Знамени» (за все годы издания), «Слова» (1878–1881),«Русской мысли» (с начала издания по 1884 г.; в списке 1894 г. изъятию подлежали экземпляры журнала по 1891 г.)[208].

 

Второй «Алфавитный список» вышел к началу 1894 г. (через 10 лет после первого). В нем уже 165 названий. Наряду с прежними, в списке появляются новые имена и произведения (очерки и рассказы Короленко, изданные в 1892 г., рассказ Гаршина «Четыре дня», 12 и 13 тома Сочинений Толстого[209] и др.). «Алфавитный список» 1884 г. положил начало целому ряду таких списков, систематическим «чисткам» библиотек. Списки регулярно продолжали составляться и рассылались во все библиотеки страны. Особенно разрослись они в советское время. В рукописном отделе Тартуской университетской библиотеки имеется внушительный фонд списков запрещенной литературы, получаемых библиотекой до последних лет советской власти (фонд 4, опись 4).

 

Одновременно с изданием правил 5 января 1884 г. департамент полиции направил специальный конфиденциальный циркуляр, в котором указывалось на необходимость особенно тщательно придерживаться всех пунктов правил. Подчеркивалось, что ходатайство об открытии библиотеки должно удовлетворяться «только в случае несомненного убеждения в совершенной политической благонадежности просителя и что при малейшем в этом отношении сомнении подобные ходатайства должны быть отклоняемы»[210]. В другом циркуляре, от 1 июня того же года, указывалось, что заведующий публичной библиотекой или кабинетом народного чтения обязан дать подписку, что им не будут выдаваться книги, не разрешенные Главным управлением по делам печати и департаментом полиции. В случае нарушения подписки, чтобы не предавать подобные дела гласности, рекомендовалось не «возбуждать против виновных судебного преследования у мировых судей», но «устранять указанных лиц от работы в библиотеке, а при повторении нарушения закрывать сами библиотеки»[211]. 15 мая 1890 г. изданы специальные правила о порядке работы бесплатных читален. Как и правила 1884 г. они вошли в примечания цензурного устава. В начале 1894 г. Главное управление по делам печати в особом циркуляре вновь напоминало о необходимости «строжайшего отбора книг для народного чтения, относясь к подобным изданиям с особым вниманием и строгостью, не ограничиваясь лишь применением к ним общих цензурных правил»[212]. Последнее допускало широкий административный произвол при формировании фонда книг библиотек.

 

Конфиденциальное письмо министра внутренних дел Дурново министру просвещения И. Д. Делянову, отправленное в феврале 1894 г. Среди общественных явлений минувшего года Дурново выделяет «резко проявившееся в различных слоях интеллигентных классов стремление содействовать поднятию уровня народного образования путем организации народных чтений, открытия библиотек и читален для фабричного и сельского населения и, наконец, безвозмездного распространения в народе дешевых изданий, книг и брошюр научного, нравственного и литературного содержания»[213]. Далее речь шла о недостаточном контроле за всякого рода библиотеками и читальнями для народа, о том, что бесплатная раздача всякого рода обществами различного рода книг находится вне всякого надзора, что сельские библиотеки, если они учреждены не при школах, также лишены всяческого контроля. «Из имеющихся в Министерстве внутренних дел сведений можно заключить, — писал Дурново Делянову,— что это движение, охватывающее молодежь, развивается последовательно и носит в себе характер не случайного временного явления, а как бы систематического осуществления программы и представляется одним из средств борьбы с правительством на легальной почве противоправительственных элементов»[214]. Дурново с сожалением отмечал, что «цензура, поставленная в определенные законом рамки, не всегда может противодействовать искусно маскированной пропаганде известных идей и за отсутствием формального основания к запрещению книги пропускает в народное обращение сочинения, не всегда соответствующие народному пониманию и мировоззрению и несогласные с духом православия и русской государственной жизни»[215]. В связи с этим Дурново просил Делянова поставить вопрос о подчинении министерству народного просвещения Петербургского комитета грамотности и его отделений и об установлении контроля ведомством народного просвещения над различными частными обществами, «преследующими цели народного образования»[216]. Общественный подъем начала 1890-х гг. создавал большие трудности для цензурного ведомства. Следует помнить, что, кроме перечисленных выше цензур, существовали еще две, духовная и почтовая. И та, и другая действовали весьма активно. Последняя занималась перлюстрацией писем, причем в круг ее попадала и переписка весьма высокопоставленных особ, занимавших важные государственные должности.

 

Цензурные гонения во время царствования Александра III достигают огромных размеров. Многие в обществе понимают это и выражают свое возмущение, но, главным образом, келейно, в письмах, в дневниках. В одном из перлюстрированных писем конца 1883 г. автор его пишет: «Цензура также свирепствует. Феоктистов недавно писал Юрьеву[217], просил быть, елико возможно, осторожным, потому что „щадить не будут“. “Отечественные записки” на краю гибели, озлились там очень на Щедрина <…> Все газеты и журналы трепещут»[218]. Такую же оценку деятельности Феоктистова дает в 1883 г. в своих записках М. И. Семевский: «И вот в короткое время, шесть недель, запрещены газеты “Страна”, “Голос”, “Московский телеграф”. Объявлены угрозы литературным журналам, каковы: “Отечественные записки”, “Наблюдатель”. Косвенно послана угроза “Вестнику Европы”, короче сказать, над литературою русскою нависла мрачная туча, напоминающая время 1848 и 1849 гг.»[219].

 

Сильно ограничено возникновение новых изданий. Феоктистов в отчете за 1880-е гг. пишет: «…сравнительно с прежним временем разрешение новых повременных изданий за отчетные десять лет выдавались с большой осмотрительностью лишь лицам, на благонадежность которых можно было более или менее положиться. Данные <…> ясно указывают на уменьшение с каждым годом процента вновь разрешаемых изданий»[220].

 

Все это, всякого рода взыскания, ограничения, запретительные циркуляры, обрушиваемые в первую очередь на периодическую печать, создавали невыносимые условия для ее существования. Активное выражение общественного мнения в такой обстановке было почти невозможно, всякая критика правительственной политики не допускалась. Тем не менее, несмотря на все цензурные гонения, пресечь течение свободной мысли, загнать ее в русло официальных представлений оказалось невозможно. Независимое общественное мнение находило все же различные пути для своего выражения. Отчасти эту функцию выполняли заграничные русские антиправительственные издания, нелегально распространявшиеся в России («Вестник Народной воли», «Социал-демократ», «Общее дело»)[221]. С другой стороны, пускай эзоповым языком, подспудно, и в легальной печати выражалась, хотя и приглушенная, замаскированная, но все же критика тех или иных правительственных действий, в частности цензурной политики. Несмотря на всевозможные благоприятные условия, субсидии, подкуп и прочие меры поддержки, официозная пресса не приобрела того влияния, на которое рассчитывало правительство. В одном из писем Салтыков-Щедрин не без основания утверждал: «Маковы[222], Игнатьевы[223], Тимашевы[224] преходят, а литература все живет»[225].

 

НАВЕРХ

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
 

Основная литература к главе 7

 

Александр Третий : Воспоминания. Дневники. Письма / вступ. ст., сост., подг. текста и примеч. В. Г. Чернухи. СПб. : Изд-во Пушкинского фонда, 2001. 399 с. — (Гос. деятели России глазами современников).

Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА; сост. И. Е. Барыкиной, В. Г. Чернухи. СПб. : Центр содействия образованию, 2013. 941 с. — (Русский путь).

Арсеньев К.К. Законодательство о печати. СПб. : П. П. Гершунин и К°, 1903. 264 с.— (Великие реформы 60-х годов в их прошлом и настоящем / под ред. И. В. Гессена и А. И. Каминка ; 1).

Балуев Б.П. Политическая реакция 80-х годов XIX века и русская журналистика. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1971. 315 с.

Великий князь Александр Александрович : сб. документов / подгот. текста С. С. Атапина, Р. Р. Гафифуллина, В. М. Лупановой и Н. А. Малеванова. М. : Рос. фонд культуры и др., 2002. 719 с.

Витте С. Ю. Воспоминания : в 3 т. Т. 1: (1849–1894) : Детство. Царствования Александра II и Александра III / вступ. ст. и общ. ред. коммент. и указ. А. Л. Сидорова; коммент. к тому сост. Р. Ш. Ганелин, Б. В. Ананьич. М.: Изд-во соц.-экон. лит., 1960. LXXXI, 555 с.

Динерштейн Е. А. А. С. Суворин : Человек, сделавший карьеру. М.: Росспэн, 1998. 375 с. — (Серия «Люди России»).

Добровольский Л. М. Запрещенная книга в России, 1825–1904 : Архивно-библиографические разыскания. М.: Изд-во Всесоюз. кн. палаты, 1962. 254 с.

Емельянов Н. П. «Отечественные записки» Н. А. Некрасова и М. Е. Салтыкова-Щедрина (1868–1884). Л. : Худ. лит-ра, 1986. 335 с.

Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 гг. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1964. 511 с.

Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М. : Мысль, 1970. 444 с.

Жирков Г. В. История цензуры в России XIX – ХХ вв.: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. М.: Аспект-Пресс, 2001. 368 с.

Лисовский Н. М. Библиография русской периодической печати, 1703-1900 гг. : (Материалы для истории русской журналистики). Пг., 1915. 1067 с. [Репринт : в 2 т. М. : Лит. обозрение, 1995].

Неведенский С. [Щегловитов С. Г.] Катков и его время. СПб. : Тип А. С. Суворина, 1888. XIII, 570 с.

Очерки по истории русской журналистики и критики. Т. 2 : Вторая половина XIX века / Ленингр. ун-т. Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1965. 516 с.

Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг. : Система административных взысканий : Справочное издание / Рос. нац. б-ка; сост. и автор вступ. ст. Н. Г. Патрушева. СПб. : Нестор-История, 2011. 412 с.

Половцов А. А. Дневник государственного секретаря : в 2 т. 2-е изд. М. : ЗАО Центрполиграф, 2005. — (Мемуары и дневники).

Розенберг В. Из истории русской печати : Организация обществ. мнения в России и независимая беспартийная газета «Русские ведомости» (1863–1918 гг.). Прага : Пламя, 1924. 263 с.

Розенберг В. А., Якушкин В. Е. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем : статьи. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1905. 251 с.

Русская периодическая печать (1702–1894) : Справочник / сост. коллектив авторов; под ред. А. Г. Дементьева, А. В. Западова, М. С. Черепахова. М.: Гос. изд-во полит. лит., 1959. 835 с.

Татищев С. С. Детство и юность великого князя Александра Александровича // Великий князь Александр Александрович : сб. документов. М., 2002. С. 29–442.

Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия : (М. Н. Катков и его издания). М. : Наука, 1978. 279 с.

Теплинский М. В. «Отечественные записки», 1868–1884: История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. 399 с.

Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 9–254.

Чернуха В. Г. Александр III (1845–1894) // Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА. СПб., 2013. С. 7–44.

 
НАВЕРХ


Примечания:

 

[1] Салтыков-Щедрин М. Е. Современная идиллия // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 15. Кн. 1. С. 7, 12–13.

[2] Блок А. Возмездие : поэма. Вторая глава. [Вступление] (любое издание).

[3] Александр III Александрович (1845–1894) — второй сын императора Александра II и императрицы Марии Александровны (урожденной принцессой Гессен-Дармштадтской), император с 1 марта 1881 г., коронован 15 мая 1883 г.

[4] Николай был объявлен наследником престола 19 февраля 1855 г. О его образовании подробнее см.: Чернуха В. Г. Александр III // Александр Третий : Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001. С. 7–10; Чернуха В. Г. Александр III (1845–1894) // Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА. СПб., 2013. С. 10–13; Татищев С. С. Детство и юность великого князя Александра Александровича // Великий князь Александр Александрович : сб. документов. М., 2002. С. 74–78.

[5] Отзывы о воспитаннике оставили, в частности, профессор Московского университета, экономист А. И. Чивилев, генерал-адъютант, граф Б. А. Перовский. См. в: Чернуха В. Г. Александр III // Александр Третий : Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001. С. 11–12; то же: Чернуха В. Г. Александр III (1845–1894) // Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА. СПб., 2013. С. 14–15; Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 141. Важный источник, содержащий множество фактов и оценок, — дневник помощника воспитателя Александра и Владимира, Н. П. Литвинова. См.: Из дневника Н. П. Литвинова, 1861–1862 / публ. С. С. Атапина и В. М. Лупановой // Великий князь Александр Александрович : сб. документов. М., 2002. С. 443–536.

[6] Сыновья Александра II от брака с императрицей Марией Александровной: Николай (1843–1865), Александр (1845–1894), Владимир (1847–1909), Алексей (1850–1908), Сергей (1857–1905), Павел (1860–1919).

[7] Апологетически настроенный к Александру С. С. Татищев, в попытках обелить его, переложил вину за его необразованность на самих учителей: «В то время, как старший брат [Николай] быстро шел вперед под воздействием даровитых профессоров, светил русской науки, умевших вселить в него интерес и любовь к знанию, почтенные педагоги «средней руки» своими педантическими приемами, черствым и сухим преподаванием не только не развивали природных способностей младших братьев, но убили в них всякую охоту к учению, не давая пищи их любознательности и строго требуя от них лишь чисто механического усвоения преподаваемых знаний». (Татищев С. С. Детство и юность великого князя Александра Александровича // Великий князь Александр Александрович : сб. документов. М., 2002. С. 278). Сделать подобное заключение Татищеву не помешала даже высказанная им здесь же высокая оценка преподавателей великих князей.

[8] Перетц Е. А. Дневник (1880–1883). М.; Л., 1927. С. 46. Цит. по: Чернуха В. Г. Александр III // Александр Третий : Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001. С. 11; то же: Чернуха В. Г. Александр III (1845–1894) // Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА. СПб., 2013. С. 14. См. также отзыв великого князя К. К. Романова в: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 46.

[9] К. П. Победоносцев, С. М. Соловьев, Ф. И. Буслаев, И. К. Бабст, Ф. Г.Тернер.

[10] Мещерский Владимир Петрович (1834–1914) — князь, публицист, романист, редактор-издатель еженедельника «Гражданин»; оставил мемуары, охватывающие царствование трех последних императоров (изданы в 1898 г.).

[11] Мещерский В. П. Мои воспоминания. Ч. 2 : 1865–1881 г. [СПб.], 1898. С. 4. Цит. по: Чернуха В. Г. Александр III // Александр Третий : Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001. С. 13.

[12] Татищев С. С. Детство и юность великого князя Александра Александровича // Великий князь Александр Александрович : сб. документов. М., 2002. С. 79.

[13] Маркевич Болеслав Михайлович (1822–1884) — писатель, публицист. С. А. Венгеров пишет в биографической статье о Маркевиче, что тот был «типичным “чиновником особых поручений” на все руки», Его увольнение в 1875 г. со службы из-за вскрывшегося скандала (выяснилось, что он получил 5 тысяч рублей за то, что «содействовал» отобранию «Санкт-Петербургских ведомостей» у В. Ф. Корша и передаче их в другие руки) «произвело большую сенсацию, особенно ввиду того, что всего за несколько месяцев до того Маркевич, всегда говоривший в своих произведениях об “утрате идеалов”, “чистом искусстве”, “мерзостном материализме” и т. д., поместил корреспонденцию в “Московских Ведомостях”, где всех либеральных журналистов обозвал “разбойниками пера и мошенниками печати”». (Венгеров С. А. Маркевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Т. 18а. СПб., 1896. С. 648–649.

[14] О том же, комментируя просьбу 17-летнего Александра отметить фрагмент для чтения «от и до», писал его воспитатель: «Это, во-первых, доказывает не только нелюбовь к чтению, но какое-то отвращение и боязнь прочесть что-нибудь лишнее и, во-вторых, совершенную неразвитость вкуса». См.: Из дневника Н. П. Литвинова, 1861–1862 / публ. С. С. Атапина и В. М. Лупановой // Великий князь Александр Александрович : сб. документов. М., 2002. С. 498.

[15] «По видимому, интересуясь, находятся ли они еще на свободе», — комментирует этот вопрос П. А. Зайончковский. См.: Поляков А. Царь миротворец // Голос минувшего. 1918. № 1/3. С. 220. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 41.

[16] Чернуха В. Г. Александр III // Александр Третий : Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001. С. 15. То же: Чернуха В. Г. Александр III (1845–1894) // Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА. СПб., 2013. С. 16.

[17] Известна также его неприязнь к другим нациям, в частности, к немцам, разительно отличавшая Александра III от многих германофильски настроенных его предшественников на российском троне. И. С. Тургенев, опубликовавший в первые недели правления Александра III статью о нем, описал национализм царя так: «Много говорили о симпатии, которую он, по-видимому, испытывает к одним нациям, и антипатии, которую ему приписывали в отношении других. <…> Все, что о нем можно сказать, это то, что он русский и только русский. Он представляет даже замечательный пример влияния среды согласно теории Дарвина: в его жилах течет едва несколько капель русской крови и, однако, он до того слился с этим народом, что все в нем — язык, привычки, манеры, даже самая физиономия отмечены отличительными чертами расы». См. в: Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем : в 30 т. Сочинения : в 12 т. Т. 10. М., 1982. С. 278–292. Первая публикация (Alexandre III // La Revue politique et littéraire. 1881. № 13, 26 марта) была анонимной, она вышла с подписью «XXX». Русский перевод (с купюрами) впервые опубликован в «Тургеневском сборнике» 1915 г.

[18] Гурко (Гурко-Ромейко) Иосиф Владимирович (1828–1901) — генерал-фельдмаршал, командующий армией во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., санкт-петербургский генерал-губернатор (1879–1880), варшавский генерал-губернатор (1883–1894), член Государственного совета.

[19] Половцов Александр Александрович (1832–1909) — юрист по образованию, в 1883–1893 гг. секретарь Государственного совета — высшего законодательного учреждения России. Во время работы в этой должности вел дневник; опубликован: Половцов А. А. Дневник государственного секретаря : в 2 т. / ред. П. А. Зайончковского. М., 1966; Половцов А. А. Дневник государственного секретаря: в 2 т. 2-е изд. М., 2005. Выдержки см. также в антологии: Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА; сост. И. Е. Барыкиной, В. Г. Чернухи. СПб. : Центр содействия образованию, 2013. 941 с. — (Русский путь).

[20] Половцов А. А. Дневник государственного секретаря. Т. 2. М., 2005. С. 295, 417.

[21] Половцов А. А. Дневник государственного секретаря. Т. 1. М., 2005. С. 24; То же: Половцов А. А. Дневник государственного секретаря // Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей. СПб., 2013. С. 316.

[22] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 41.

[23] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 141.

[24] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 45.

[25] Витте С. Ю. Воспоминания: в 3 т. Т. 1: (1849–1894). М., 1960. С. 408.

[26] Черевин Пётр Александрович (1837–1896) — генерал-адъютант, в 1880 г. товарищ министра внутренних дел при М. Т. Лорис-Меликове, был назначен Александром III начальником своей охраны. В ряде источников отчество неверно указано как «Антонович».

[27] По устному рассказу Черевина, опубликованному В. Л. Бурцевым в парижской газете «Будущее» в 1912 г. и затем перепечатанному в «Голосе минувшего» (1917. № 5/6). Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 44.

[28] Имеются в виду карточные игры.

[29] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 44–45. То же: Черевин и Александр III // Александр Третий : Воспоминания. Дневники. Письма / вступ. ст., сост., подг. текста и примеч. В. Г. Чернухи. СПб., 2001. С. 235.

[30] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 164.

[31] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 49.

[32] Лорис-Меликов Михаил Тариелович (1825–1888) — командир корпуса на Кавказе (1877–1878), министр внутренних дел (1880–1881).

[33] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия : (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 50.

[34] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 50.

[35] Тихомиров Л. Дневник // Красный архив. 1930. № 2 (39). С. 48. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 51.

[36] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 51.

[37] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 145.

[38] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 54.

[39] Подробнее о деятельности М. Н. Каткова см. в шестой главе.

[40] Пазухин Алексей Дмитриевич (1845–1891) — правитель канцелярии министра внутренних дел.

[41] Делянов Иван Давыдович (1818–1897) — граф, директор Публичной библиотеки (1861–1888), министр народного просвещения (1882–1897).

[42] Методы, при помощи которых Катков занимался диффамацией своих врагов, выразительно описаны Д. Минаевым, в эпиграмме 1880–1881 гг. : «С толпой журнальных кунаков | Своим изданьем, без сомненья, | С успехом заменил Катков | В России Третье отделенье». «В доносах грязных изловчась, | Он даже, если злобой дышит, | Свою статью прочтет подчас, | То на себя донос напишет». (Минаев Д. Стихотворения / вступит. ст., ред. и примеч. И. Г. Ямпольского. М., 1948. С. 292. — (Б-ка поэта. Малая серия; 101). [Прим. ред.]: слова о «замене» Третьего отделения напоминают о его недавнем упразднении (по указу 6 августа 1880 г.), с передачей всех функций департаменту полиции министерства внутренних дел.

[43] Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия : (М. Н. Катков и его издания). М. , 1978. С. 227–228.

[44] Половцов А. А. Дневник государственного секретаря. М., 2005. Т. 1. С. 499.

[45] Катков окончил Московский университет, затем преподавал в нем историю философии.

[46] Чичерин Б. Н. Воспоминания: в 2 т. Т. 1 : Москва сороковых годов. Путешествие за границу. М., 2010. С. 272.

[47] Чичерин Б. Н. Воспоминания: в 2 т. Т. 2 : Московский университет. Земство и Московская дума. М., 2010. С. 149.

[48] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 65.

[49] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 56.

[50] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 56–57.

[51] В речи, произнесенной на заседании Императорского Русского исторического общества 6 апреля 1895 г., Победоносцев, сравнивая двух императоров Александров, Первого и Третьего, акцентирует внимание на их самосознании, определившем весь характер царствования. Корни этого самосознания он усматривает в характере воспитания будущего царя. Александр I, «воспитанный Лагарпом в духе отвлеченных идей философии XVIII столетия», не знал русского народа, русской истории, русской действительности, мечтал об уравнении всех вероисповеданий. Это плохо. В противоположность ему, будущий Александр III с юности был окружен «культурно образованными людьми», искавшими в прошлом России «идеала для устройства будущих судеб ее»; именно они «первые сознательно выяснили перед всеми нераздельную связь русской народности с верой и Православной Церковью», сумев противопоставить ее надвигавшейся с Запада туче «космополитизма и либерального доктринерства». Щедрая и неприкрытая похвала самому себе — наставнику, воспитавшему такого прекрасного царя. См.: Победоносцев К. П. Государь император Александр Александрович // Победоносцев К. П. Сочинения. СПб., 1996. С. 164–168. — (Русская государственная мысль).

[52] Как вспоминает Е. М. Феоктистов, уже 1 марта 1881 г. вечером Победоносцев явился в Аничков дворец с предложением уволить министра внутренних дел Лорис-Меликова. См.: Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 126–127.

[53] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 155.

[54] Влюбленность в фрейлину, княжну Марию Элимовну Мещерскую была столь сильна, что цесаревич был готов отречься от престола. См.: Чернуха В. Г. Александр III (1845–1894) // Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА. СПб., 2013. С. 16–17.

[55] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 155.

[56] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 75.

[57] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 24–25, 77.

[58] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 79.

[59] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 79–80.

[60] Доверительное отношение Александра III к Мещерскому сохранялось до конца жизни царя. В ноябре 1892 г. хозяйка известного петербургского салона, А. В. Богданович записывала в дневнике: «В Мещерском, в его “Гражданине” видят силу; все знают, что за грязная личность этот князь, все волнуются, что нет человека открыть глаза царю, который принимает его и беседует с ним». См.: Богданович А. В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 178.

[61] Предложения, содержащиеся в письмах-дневниках Мещерского. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 80–81.

[62] Чернуха В. Г. Александр III (1845–1894) // Александр III : pro et contra : личность и деяния императора Александра III в оценках отечественных мыслителей и исследователей / РХГА. СПб., 2013. С. 36

[63] Всего в 1880 г. возникло 5 новых журналов и 9 газет, в 1881 г. — 14 журналов и 28 газет. См. в: Жирков Жирков Г. В. История цензуры в России XIX – ХХ вв.: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. М., 2001. С. 174.

[64] В 1880 г. было дано всего 4 предупреждения и 2 периодических издания приостановлено; за январь-февраль 1881 г. (до воцарения Александра III) взысканий не было. См.: Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 гг. М., 1964. С. 262.

[65] Валуев П. А. Дневник, 1877–1884 / ред. и примеч. В. Я. Яковлева-Богучарского и П. Е. Щеголева. Пг., 1919. С. 127. Цит. по: Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 гг. М., 1964. С. 264.

[66] Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 гг. М., 1964. С. 262–268.

[67] Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 гг. М., 1964. С. 269.

[68] Салтыков-Щедрин М. Е. Письмо П. В. Анненкову, 18 октября 1880. Петербург // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 19. Кн. 1 : Письма (1876–1881). М., 1976. С. 180.

[69] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 5–6.

[70] Цит. по: Жирков Г. В. История цензуры в России XIX – ХХ вв.: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. М., 2001. С. 161.

[71] Статья написана 10 марта 1881 г., под живым впечатлением от убийства Александра II, и на следующий день послана в виде записки К. П. Победоносцеву, с тем, чтобы тот, прочитав, передал записку Александру III. В первых же строках Чичерин указывает в числе самых больших заслуг Александра II: «снял цензуру с печатного слова». См.: Чичерин Б. Н. Задачи нового царствования // Чичерин Б. Н. Философия права. СПб., 1998. С. 524.

[72] Чичерин Б. Н. Задачи нового царствования // Чичерин Б. Н. Философия права. СПб., 1998. С. 526–527.

[73] Жирков Г. В. История цензуры в России XIX – ХХ вв.: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. М., 2001. С. 161; Балуев Б. П. Политическая реакция 80-х годов XIX века и русская журналистика. М., 1971. С. 40.

[74] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 263–264.

[75] Статья К. К. Арсеньева в «Вестнике Европы» (1882. Кн. 10. С. 792) цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 264.

[76] Феоктистов Евгений Михайлович (1828–1898) — писатель, журналист, редактор журналов «Русская речь» и «Журнала Министерства народного просвещения» (1871–1883), цензор, начальник Главного управления по делам печати. Автор воспоминаний «За кулисами политики и литературы».

[77] Салтыков-Щедрин М. Е. Письмо В. М. Соболевскому, 8 апреля 1885 г. // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 20 : Письма (1884–1889). М., 1977. С. 170.

[78] Минаев Д. Стихотворения / вступит. ст., ред. и примеч. И. Г. Ямпольского. М., 1948. С. 299. — (Б-ка поэта. Малая серия; 101).

[79] Михневич В. Наши знакомые : Фельетонный словарь современника : 1000 характеристик государственных и общественных деятелей, ученых, писателей, художников, коммерсантов, промышленников и др. СПб., 1884.

[80] Указ. соч., С. 261. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 308.

[81] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 266.

[82] Комментатор писем Победоносцева к Феоктистову И. Я. Айзеншток считает, что речь шла о статье Л. Н. Толстого «В чем моя вера». См.: Литературное наследство. Т. 22/24. М., 1935. С. 503.

[83] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 266.

[84] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 144.

[85] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 267.

[86] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 151.

[87] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 152.

[88] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 268.

[89] Розенберг В. Из истории русской печати : Организация обществ. мнения в России и независимая беспартийная газета «Русские ведомости» (1863–1918 гг.). Прага, 1924. С. 119.

[90] П. А. Зайончковский приводит статистику по данным отчета Главного управления печати за 10 лет (1882‑1891), показывающую рост числа официальных бумаг ведомства, в том числе, циркулярных распоряжений. См.: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 273.

[91] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 273–274.

[92] Как заметил К. К. Арсеньев еще в 1869 г., «о силе гнета, тяготеющего над журналистикой, нельзя судить ни по числу предостережений, ни по числу журналов приостановленных или вовсе запрещенных. Ни та, ни другая цифра не дает даже приблизительного понятия о числе статей, оставшихся ненапечатанными, о массе труда, потраченного понапрасну, о всем том, что могла бы сделать журналистика на пользу общества и чего она не сделала из опасения навлечь на себя гнев административной власти». Цит. по: Розенберг Вл., Якушкин В. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905. С. 134.

[93] По статистике за 1865–1904 гг. (до отмены системы предостережения Временными правилами от 24 ноября 1905 г.), наибольшее число приостановок после трех предостережений (согласно ст. 144 Устава о цензуре) пришлось на 1870-е – начало 1880-х гг., в дальнейшем их количество снижается, немного повышаясь с середины 1890-х гг. См.: Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг. : Система административных взысканий : Справочное издание / Рос. нац. б-ка; сост. и автор вступ. ст. Н. Г. Патрушева. СПб., 2011. С. 35. Такая же пропорциональность в распределении наказаний прослеживается в статистических таблицах, приведенных в книге: Розенберг Вл., Якушкин В. Русская печать в прошлом и настоящем. М., 1905. С. 136–142. У П. А. Зайончковского, со ссылкой на исследование Розенберга и Якушкина, приводятся следующие данные: за 1881–1894 гг. на периодические издания наложено 174 взыскания, из них 104 за первые 7 лет. См.: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 280. Абсолютные цифры, приведенные в этих и других исследованиях, иногда трудно сопоставимы, поскольку есть расхождения и в учитываемых показателях, и в единицах хронологического учета. Тем не менее, справочник 2011 года «Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг.  : Система административных взысканий» заслуживает наибольшего доверия, поскольку в нем учтены исследования последних лет, уточняющие ранее представленные данные. Подробнее об этом см.: Патрушева Н.Г. От составителя // Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг. : Система административных взысканий : Справочное издание. СПб., 2011. С. 7–13.

[94] Первые семь по решению Совещания четырех министром, «Фаланга» — решением местных властей.

[95] Подсчеты по данным из «Списка периодических изданий, подвергшихся административным взысканиями в 1865–1904 гг.» (Розенберг Вл., Якушкин В. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905. С. 193–226) приводятся по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 280–281.

[96] Московский телеграф // Русская периодическая печать (1702–1894) : Справочник. М., 1959. С. 627–628.

[97] О мотивах предостережений и запретов «Московскому телеграфу», фигурирующих в официальных распоряжениях, см.: Розенберг Вл., Якушкин В. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905. С. 236.

[98] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 282.

[99] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 282.

[100] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 282–283. Имеются в виду первая и вторая недели Великого поста.

[101] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 283.

[102] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 283.

[103] Голос // Русская периодическая печать (1702–1894) : Справочник. М., 1959. С. 436–437.

[104] Данные из: Розенберг Вл., Якушкин В. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905. С. 231. См. также: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 284.

[105] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 152.

[106] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 152. Мстительность Толстого могла бы объясняться тем, что в газете «Голос» была открыта подписка в пользу притесняемых им крестьян, которым Толстой и его жена, в результате общественной поддержки, проиграли судебную тяжбу. Подробнее см.: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 62.

[107] Розенберг Вл., Якушкин В. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905. С. 231.

[108] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 285. То же: Буш В. В. Всеподданнейшие доклады по Главному управлению по делам печати, 1865–1909 гг. : обзор содержания // Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг. : Система административных взысканий : Справочное издание. СПб., 2011. С. 353. Резолюции Александра III, начертанные на всеподданнейших докладах по Главному управлению по делам печати, отличаются резкостью и многословностью, в целом недоброжелательством по отношению к печати. «Дрянная газета», «поганая газета», «мерзкая статья» и т. п. высказывания — обычная его реакция на доклады. См.: : Буш В. В. Всеподданнейшие доклады по Главному управлению по делам печати, 1865–1909 гг. : обзор содержания // Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг. : Система административных взысканий : Справочное издание. СПб., 2011. С. 351–353.

[109] Бильбасов В. А. История Екатерины Второй. Т. 2. СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1890.VI, 765 с. Книга была издана тиражом 1240 экземпляров.

[110] Согласно запись в дневнике Е. М. Феоктистова за 8 января 1891 г., император в раздражении добавил, что если бы он знал об этом, то ни за что не разрешил бы «этому негодяю» работать в Государственном архиве. Цит. по: Добровольский Л. М. Запрещенная книга в России, 1825–1904 : Архивно-библиографические разыскания. М., 1962. С. 180. То же: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 285–286.

[111] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 286.

[112] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 286.

[113] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 286.

[114] Цит. по: Страна // Русская периодическая печать (1702–1894) : Справочник. М., 1959. С. 618–619.

[115] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 286–287.

[116] Цит. по: Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 329.

[117] Боград В. Э. «Отечественные записки» (1868–1884) : Указ. содержания. М., 1971. С. 727–728; Емельянов Н. П. «Отечественные записки» Н. А. Некрасова и М. Е. Салтыкова-Щедрина (1868–1884). Л., 1986. С. 50, 311.

[118] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 153.

[119] Скабичевский А. М. Литературные воспоминания. М.; Л., 1928. С. 333. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 288. То же в: Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 114; Емельянов Н. П. «Отечественные записки» Н. А. Некрасова и М. Е. Салтыкова-Щедрина (1868–1884). Л., 1986. С. 302.

[120] Гамбетта Леон Мишель (1838–1882) — французский политический и государственный деятель, президент палаты депутатов с 1878 по 14 ноября 1881 г.

[121] Блан Луи Жан Жозеф (1811–1882) — французский социалист, историк, журналист, деятель революции 1848 года.

[122] Рошфор-Люсе Анри де (1831–1913) — французский политик и журналист, во время Парижской коммуны открыто симпатизировал коммунарам.

[123] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 288.

[124] Салтыков-Щедрин М. Е. Письмо А. Л. Боровиковскому, 31 января 1883 г. // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 19. Кн. 2. : Письма (1881–1884). М., 1977. С. 182.

[125] Салтыков-Щедрин М. Е. Письмо Н. К. Михайловскому, 30 июня 1883 г. // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 19. Кн. 2. : Письма (1881–1884). М., 1977. С. 213.

[126] Плеве Вячеслав Константинович (1846–1904) — директор департамента полиции (1881–1884), товарищ министра внутренних дел (1884–1894), государственный секретарь (1894–1899), министр внутренних дел и шеф жандармов (1902–1904). Убит эсером Е. С. Сазоновым.

[127] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 289–290. См. также: Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 120.

[128] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 290. См. также: Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 120–121.

[129] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 290.

[130] Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 122–123; Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 290‑291.

[131] Оржевский Пётр Васильевич (1839–1897) — товарищ министра внутренних дел и командир корпуса жандармов (1882–1887), виленский, ковенский и гродненский губернатор (1893–1897).

[132] Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы : воспоминания // За кулисами политики, 1848–1914. М., 2001. С. 153.

[133] Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 123–124; Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 291.

[134] Цит. по: Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 124. То же: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 291.

[135] Правительственный вестник. 1884. 20 апреля. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 291‑292. См. также: Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966. С. 124–125.

[136] То есть, без соблюдения судебных формальностей.

[137] Общее дело. 1884. № 61. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 292.

[138] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 292. Подробное изложение истории цензурных ограничений и запрещения «Отечественный записок» см. в главе 2 («Отечественные записки» и цензура) и главе 3 (Закрытие «Отечественных записок») книги: Теплинский М.В. «Отечественные записки», 1868–1884 : История журнала. Литературная критика. Южно-Сахалинск, 1966.

[139] Один из откликов был опубликован в подпольной «Народной воле» (1884. № 10, сентябрь); его автор, Н. К. Михайловский, цитируя отрывок из сатирической сказки Салтыкова-Щедрина «Медведь на воеводстве», оценивал «Отечественные записки» как «почти единственный орган русской печати, в котором сквозь дым и копоть цензуры светилась искра понимания задач русской жизни во всем их объеме». Цит. по: Емельянов Н. П. «Отечественные записки» Н. А. Некрасова и М. Е. Салтыкова-Щедрина (1868–1884). Л., 1986. С. 322.

[140] Салтыков-Щедрин М. Е. Приключение с Крамольниковым : (Сказка-элегия) // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 1.  М., 1974. С. 202.

[141] Салтыков-Щедрин М. Е. Приключение с Крамольниковым : (Сказка-элегия) // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 1.  М., 1974. С. 204–205.

[142] Салтыков-Щедрин М. Е. Приключение с Крамольниковым : (Сказка-элегия) // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 1.  М., 1974. С. 205.

[143] Программу борьбы с неугодным журналом обозначил в своем письме от 31 января 1874 г. тогдашний начальник Главного управления по делам печати М. Н. Лонгинов, возмущенный тем, что «Дело» продолжает свою «пропаганду» вопреки всем запретам: «Такой пропаганде, после неуспешных попыток прекратить ее обыкновенными мерами, должен быть положен решительный конец во что бы то ни стало. Для сего необходимо подвергнуть журнал “Дело” таким цензурным стеснениям, которые обратили бы его в сборник случайных статей, далеко отстающих от той степени свободы, какая предоставляется другим подцензурным изданиям, — или же привели бы к прекращению издания». Журнал объявляется «подлежащим полному исчезновению из области журналистики». Цит. по: Соколов Н. И. «Дело» // Очерки по истории русской журналистики и критики. Т. 2 : Вторая половина XIX века / Ленингр. ун-т. Л., 1965. С. 319–320.

[144] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 292–293.

[145] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 293.

[146] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 293.

[147] «Дроэба» (груз. «Времена») — политическая и литературная газета, выходившая в Тифлисе с 1866 по 1885 гг., на грузинском языке.

[148] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 294.

[149] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 294.

[150] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 294–295.

[151] Газета А. Гатцука // Русская периодическая печать (1702–1894) : Справочник. М., 1959. С. 561–562.

[152] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 295.

[153] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 295.

[154] Сибирская газета // Русская периодическая печать (1702–1894) : Справочник. М., 1959. С. 633.

[155] Дурново Иван Николаевич (1830–1903) — статс-секретарь, товарищ министра (1882–1885) и министр (1886–1889) внутренних дел, председатель Комитета министров (1895–1903).

[156] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 295–296.

[157] Русский курьер // Русская периодическая печать (1702–1894) : Справочник. М., 1959. С. 603.

[158] Русский курьер. 1883. 10 июля. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 283–284.

[159] Якушкин Вл., Розенберг В. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905. С. 243; Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 283–284.

[160] Русский курьер. 1883. 24 декабря. Цит по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 284.

[161] Русский курьер. 1883. 28 декабря. Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 284.

[162] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 284.

[163] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 296.

[164] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 296.

[165] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 296.

[166] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 296–297.

[167] Салтыков-Щедрин М. Е. Современная идиллия // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 15. Кн. 1. С. 145.

[168] Салтыков-Щедрин М. Е. Современная идиллия // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 15. Кн. 1. С. 146.

[169] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 275.

[170] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 275.

[171] Как указывает В. Розенберг, дать полный список «Русских ведомостей» значило бы «занять голым перечнем целые страницы. В “Словарь” сотрудников, составленный в 1913 году по случаю пятидесятилетнего юбилея газеты, вошло около 2 тыс. имен, хотя список этот далеко не был исчерпывающим». См.: Розенберг В. Из истории русской печати : Организация обществ. мнения в России и независимая беспартийная газета «Русские ведомости» (1863–1918 гг.). Прага, 1924. С. 245.

[172] Салтыков-Щедрин М. Е. Письмо В. М. Соболевскому, 13 января 1885 // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 20 : Письма (1884–1889). С. 125.

[173] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 275. Реплика Феоктистова относилась к отсутствию в «Русских ведомостях» публикаций о смерти М. Н. Каткова.

[174] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 276.

[175] Демидрон — петербургский кафешантан, размещавшийся в Демидовом саду. «Общедоступное увеселительно-порнографическое заведение» содержалось на средства А. С. Суворина. См.: Жук А. А., Соколова К. И. Примечания [к «Современной идиллии»] // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 15. Кн. 1. С. 328–329.

[176] Салтыков-Щедрин М. Е. Современная идиллия // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 15. Кн. 1. С. 61–62.

[177] Минаев Д. Стихотворения / вступит. ст., ред. и примеч. И. Г. Ямпольского. М., 1948. С. 306. — (Б-ка поэта. Малая серия; 101). Стихотворение иногда ошибочно приписывается В. М. Дорошевичу, вероятно, в связи с его резкой характеристикой В. П. Буренина в очерке «Старый палач : (Сахалинский тип)».

[178] Биограф Каткова, С. Г. Щегловитов, так объясняет поведение журналиста в этот период: «Свой наблюдательный пост Катков признавал поставленным весьма высоко, — так высоко, что не было в России правительственного учреждения или лица, которое было бы для него недосягаемо. Сенат, Государственный Совет часто подвергались нареканиям с его стороны. Он обращался ко всем существующим установлениям с требованием подчинения <…> Он называл , не обинуясь, решения Правительствующего Сената <…> антиправительственными, когда они расходились с требованиями административной власти». См.: Неведенский С. [Щегловитов С. Г.] Катков и его время. СПб., 1888. С. 554.

[179] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 278.

[180] Катков называет их всех «партией», или «коалицией партий и разных честолюбий», состоящей «в оппозиции к нынешнему режиму» (Московские ведомости. 1886. № 56). Цит. по: Неведенский С. [Щегловитов С. Г.] Катков и его время. СПб., 1888. С. 556.

[181] Половцов А. А. Дневник государственного секретаря : в 2 т. Т. 2. М., 2005. С. 149.

[182] Поэт-сатирик Д. Минаев откликнулся в 1873 г. на привлечение Достоевского к редактированию «Гражданина» стихотворением «На союз Ф. Достоевского с кн. Мещерским»: «Две силы взвесивши на чашечках весов, | Союзу их никто не удивился. | Что ж! первый дописался до «Бесов», | До чортиков другой договорился». (Минаев Д. Стихотворения / вступит. ст., ред. и примеч. И. Г. Ямпольского. М., 1948. С. 262. — (Б-ка поэта. Малая серия; 101).

[183] Об истории сотрудничества Достоевского с «Гражданином» в качестве автора и редактора см. примечания к «Дневнику писателя» в изданиях: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 21 / ред. тома Г. М. Фридлендер. М., 1980. С. 359–370; Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в 15 т. Т. 12 / ред. тома А. В. Архипова, Г. Я. Галаган. СПб., 1994. С. 275–284.

[184] Подробнее см.: Рейфман П. С. Запрещенная книга А. С. Суворина : (Из истории литературно-общественной борьбы 1860-х годов) // Труды по русской и славянской филологии. Т. 15 : Литературоведение. Тарту, 1970. С. 350–356. — (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та; Вып. 251).

[185] Салтыков-Щедрин М. Е. Мелочи жизни // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 2. С. 210.

[186] Салтыков-Щедрин М. Е. Мелочи жизни // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 2. С. 213.

[187] Салтыков-Щедрин М. Е. Мелочи жизни // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 2. С. 219.

[188] Салтыков-Щедрин М. Е. Мелочи жизни // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 2. С. 212.

[189] Салтыков-Щедрин М. Е. Мелочи жизни // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 2. С. 218.

[190] Салтыков-Щедрин М. Е. Мелочи жизни // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 2. С. 219.

[191] Салтыков-Щедрин М. Е. Мелочи жизни // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 16. Кн. 2. С. 139–140.

[192] «Визит двух великих князей и пяти министров в Эртелев переулок с поздравлениями по поводу 25-летия “Нового времени” — красноречивое свидетельство того политического влияния, пусть и номинального, которое имел Суворин», — замечают публикаторы суворинского дневника Дональд Рейфилд и Ольга Макарова. См.: Рейфилд Д., Макарова О. Предисловие // Суворин А. С. Дневник. 2-е изд., испр. и доп. London; М., 2000. С. XIX–XX.

[193] Суворину принадлежала целая группа еженедельных, ежемесячных и ежегодных периодических изданий. См.: Рейфилд Д., Макарова О. Предисловие // Суворин А. С. Дневник. 2-е изд., испр. и доп. London; М., 2000. С. XVIII. Поэт Д. Минаев перечисляет их в балладе «Через двадцать пять лет», значительная часть которой посвящена А. С. Суворину: «…Все журналы — я список вам сделаю — | “Огонек”, “Голос”, “Слово” и “Свет”, | “Время новое” [«Новое время»], “Речь”, “Иллюстрация”, | “Нива”, “Вестник Европы” и “Сын” [«Сын отечества»]…». (Минаев Д. Стихотворения / вступит. ст., ред. и примеч. И. Г. Ямпольского. М., 1948. С. 196. — (Б-ка поэта. Малая серия; 101).

[194] О диалектике отношений Чехова и Суворина см. в очерке: Рейфилд Д., Макарова О. Предисловие // Суворин А. С. Дневник. 2-е изд., испр. и доп. London; М., 2000. С. XIII–XVI.

[195] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 279.

[196] Добровольский Л. М. Запрещенная книга в России, 1825–1904 : Архивно-библиографические разыскания. М., 1962.

[197] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 300.

[198] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 300.

[199] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 300.

[200] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 299–300.

[201] Комитет министром принял решение сжечь книгу. Однако, это не означало, что ее никто не прочел. Цензор В. В. Назаревский рассказывал, что «разные высокопоставленные лица получили по протекции через Дурново до 150 экземпляров “Истории Екатерины II” Бильбасова. Вел[икие] князья получают эту книгу по личному требованию» (Богданович А. В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 148–150). Запретный плод сладок.

[202] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 299.

[203] Подробнее см. в: Добровольский Л. М. Запрещенная книга в России, 1825–1904 : Архивно-библиографические разыскания. М.: Изд-во Всесоюз. кн. палаты, 1962. 254 с.

[204] Данные приводятся в: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 301–302.

[205] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 302.

[206] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 302.

[207] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 303.

[208] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 303–304.

[209] Содержавшие в себе народные рассказы, «Крейцерову сонату» и «Плоды просвещения».

[210] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 305.

[211] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 305.

[212] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 305–306.

[213] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 306.

[214] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 306.

[215] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 307.

[216] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 307.

[217] Видимо, редактору «Русской мысли» С. А. Юрьеву.

[218] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 287.

[219] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 287.

[220] Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия  (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов). М., 1970. С. 281.

[221] По сведениям «Сводного каталога русской нелегальной и запрещенной печати XIX века» (Ч. 2 : Периодические издания. М., 1982), существовало более 60 эмигрантских изданий. См. об этом также: Громова Л. П. Становление системы русской политической прессы XIX века в эмиграции // Журналистика русского зарубежья XIX–XX веков : учеб. пособие / под ред. Г. В. Жиркова. СПб., 2003. С. 30–94.

[222] Маков Лев Саввич (1830–1883) — министр внутренних дел в 1878–1880 гг., министр почт и телеграфов и директор Департамента духовных дел и иностранных вероисповеданий в 1880–1881 гг., член Государственного совета.

[223] Игнатьев Николай Павлович (1832–1908) — министр внутренних дел в 1881–1882 гг., член Государственного совета.

[224] Тимашев Александр Егорович (1818–1893) —начальник штаба Корпуса жандармов и управляющий III Отделением в 1856–1861 гг., министр внутренних дел в 1868–1878 гг. (сменил на этом посту П. А. Валуева).

[225] Салтыков-Щедрин М. Е. Письмо Н. А. Белоголовому, 8 июня 1882 // Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений : в 20 т. Т. 19. Кн. 2 : Письма (1881–1884). С. 115.

 

НАВЕРХ

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ